Мишель Кастильо - Танги

Эта двойственность сказывалась и на их отношениях. Танги чувствовал, что они начинают привязываться друг к другу. Но что-то их разъединяло даже в минуты близости. Это «что-то» Танги никак не удавалось определить. Быть может, то было их прошлое.

Когда они разговаривали просто, доброжелательно, они, казалось, вновь находили друг друга. Они одинаково любили жизнь и людей, не стараясь искать «то, чего в них нет». Они улыбались тем же жестам и были снисходительны к тем же слабостям. Оба одинаково презирали всякую напыщенность и барабанный бой, а также туманные символы, лишенные человеческого смысла. За громкими речами они умели видеть убогие мыслишки и понимали пустоту трескучих фраз. Они любили улицу с ее разнообразными типами, оба добродушно улыбались, встретив босяка или влюбленную парочку. Они смотрели на мир с симпатией и всегда становились на сторону любви против женоненавистников и стояли просто за счастье, а не за «великое счастье». Ни один из них не осуждал этот мир. Они просто любил его, ибо, если наш мир далеко не лучший из возможных миров, он все же хорош со всеми его жалкими горестями и жалкими радостями. Танги тяжело досталась эта мудрость; а его отцу?.. Они любили уличные песенки, смеялись над парижскими мальчишками. Они отдали бы всех генералов на свете, вместе с их орденами и позументами, за старого грязного бродягу-философа. Оба одинаково любили самую примитивную свободу, которая выражается в том, что человек говорит «д…», если ему что-нибудь не нравится. Так они относились к жизни, отрицая все, что кончается на «изм». Они сохранили веру в людей не потому, что считали их хорошими, но потому, что знали: люди способны на хорошее. И отец и сын не любили ни священников, ни военных, и это тоже их сближало.

Но в характере отца была другая сторона, которую Танги никак не мог понять. В нем уживалось множество предрассудков, нелепых и бессмысленных; он сурово осуждал людей, которых совсем не знал, лишь за то, что они имели несчастье родиться не в «знатной семье». Отца и сына разделяла уйма мещанских взглядов и убогих суждений.

Танги знал: если бы отец побывал в лагере, он понял бы, что не бывает людей «знатного рода». Он научился бы любить людей за них самих, а не за то, чем они кажутся. Он относился бы к людям точно так же, как относился к жизни. И вообще, его доброжелательное отношение к жизни, быть может, только поза? Танги пытался понять, когда же отец становится в позу: когда спрашивает: «Она знатного рода?» — или когда запросто болтает с бродягой. Вот в чем заключалась разница между Танги и отцом: для Танги все на свете были знатного рода, даже собаки и кошки. Он не желал замыкаться в узком мирке, состоящем из знатных людей и «стильной» мебели. Танги не был знатного рода. Он чувствовал, что ему ближе те, кто страдает, чем те, кто благоденствует; он был инстинктивно на стороне жертв. Он был с забастовщиками, против блюстителей порядка, с ворами, против полиции. Он не мог бы точно выразить свои чувства, но он узнал, что вора отделяет от порядочного человека совсем не высокий барьер… Он узнал много вещей, которых не хотел никогда забывать. Он знал, что отречься от молчаливо шагавших рядом с ним людей — значит отречься от самого себя, отречься от всего, что дало ему силу выстоять: от любви к этим мужчинам и женщинам «низкого происхождения», умеющим бороться лишь с помощью терпения и стойкости.

Порой у Танги с отцом бывали крупные ссоры. Случалось, что Танги не хотел разговаривать. Он так привык замыкаться в себе, что ему было трудно жить в обществе и принимать участие в разговорах, которые его не интересовали. Отцу казалось, что своим поведением Танги осуждает его, не может простить ему прошлых заблуждений. Разыгрывались скандалы. И снова стена враждебности вырастала между этими людьми, которые в глубине души любили друг друга, несмотря на их недостатки, а может быть, даже за них. Но они с трудом выносили друг друга.

К тому же Танги постоянно думал о матери…

И вот однажды отец сказал ему, что его мать жива: он встретил ее на улице.

— Не может быть! — воскликнул Танги. — Она пришла бы сюда узнать, не слышал ли ты чего-нибудь обо мне!..

— Нет… Она меня боится. Она думает, что это я выдал ее и посадил в концлагерь.

Танги замолчал. Его тоска вновь оживала… Тщетно пытался он ее усыпить. Она возрождалась независимо от его воли. Танги спросил:

— А это неправда?

— Не совсем. Мне пришлось дать полиции кое-какие сведения…