Мишель Кастильо - Танги

По четвергам правонарушители получали посылки. В эти дни Танги брал большой кусок бумаги, делал из него кулек и отправлялся просить у товарищей. Иногда обладатели посылок сердились и всех прогоняли. Но чаще всего они не отказывали Танги, потому что он умел писать и каждый когда-нибудь нуждался в его услугах. К тому же он всегда ухаживал за больными. Кто давал ему кусочек хлеба, кто несколько изюмин или дольку апельсина; но больше всего ему перепадало шкурок. Он привык их есть и даже полюбил. Только шкурки от бананов казались ему немного жесткими: их было трудно глотать…

Те, кто получал посылки, по четвергам отказывались от вечерней каши. Они уступали ее сиротам и тем, кому ничего не присылали. В эти дни Танги поглощал пять-шесть котелков ячменной похлебки. Потом ему всегда становилось плохо. Часто у него начинались рези в животе. Однако у него не хватало духу отказываться от того, что ему предлагали. Он весь покрывался потом, но продолжал есть. Он становился красным, как рак, и раздувался, как шар. Порой ему становилось стыдно за себя. Он думал, что мерзко так набивать себе живот объедками товарищей. Но он уже познал дорогой ценой, что человеческое достоинство в трудном положении мало на что годится и лучше цепляться за жизнь, чего бы это ни стоило.

Еще мучительнее были для Танги перемены. Игры считались обязательными. Воспитанников делили на несколько отрядов. Каждому отряду отводили определенное место для игры. Существовали также «капо по играм». Воспитанников заставляли играть в игру, называвшуюся «чепас». Каждый отряд делился на две партии. На площадке проводили мелом две черты, разделяя ее на два лагеря. Тянули жребий, и одна партия шла в верхний лагерь, а другая — в нижний. Капитан нижнего лагеря кидал мяч капитану верхнего, который, схватив его, бежал в лагерь противника и старался «запятнать» одного из игроков. Игра состояла в том, что игроки одной партии угрожали другим или били мячом, а их противники старались увернуться от ударов. Если бросивший мяч попадал в игрока, тот считался «убитым», если промахивался, то сам выходил из игры.

Во время игры капо пользовались случаем, чтобы свести личные счеты. Они старались попасть своей жертве мячом в лицо или под ложечку. Мячи были жесткие, литые, они били очень больно. Танги без труда увертывался от ударов. Он был очень нервный, подвижной. Но, несмотря на это, он не любил игр и порой бегал со слезами на глазах. За всю часовую перемену братья давали мальчикам всего пять-шесть минут передышки. Это называлось «отдыхом». Тотчас возле уборной выстраивалась длинная очередь — туда запрещалось ходить во время игры. Если в приют случайно приходил какой-нибудь посетитель, воспитанники должны были делать вид, что они увлечены игрой; громко смеяться, бегать быстрей, весело кидать мяч. Танги ненавидел это лицемерие. Он молча смотрел на своих изнемогающих от голода и усталости товарищей, которые смеялись и кричали, притворяясь, что им весело. Он презирал их.

В приюте Танги постиг трудное искусство ненавидеть. Мальчик, которому так хотелось любить, становился замкнутым человеконенавистником. Он старался не разговаривать. Он избегал товарищей и чувствовал себя спокойно только среди грохота полировальных машин, во время отупляющей работы. Здесь он снова обретал себя. Нервы его отдыхали, лицо разглаживалось. Он даже иногда улыбался товарищам по работе. Он был счастлив, когда Матео посылал его за деталями для полировки и он мог запереться в уборной, чтобы выкурить папироску. Он ласково благодарил Матео.

В приюте был праздник. Ждали приезда епископа, который должен был заложить первый камень на постройке нового дортуара. Питомцам выдали новую форму. Перед тем они прошли в душевые, но на этот раз братья никого не избивали. В дортуарах и на дворе царило лихорадочное оживление. Епископа ждали к половине одиннадцатого. По всему дому носился аромат жареного мяса и картошки, от которого у Танги подводило живот. Воспитанников учили, как они должны себя вести: стать в два ряда и, когда между ними пойдет епископ, кричать: «Да здравствует монсиньор!», «Да здравствует папа!» В четверть десятого их уже выстроили во дворе. Они чувствовали себя неловко в новой форме и стояли, скрестив руки и переминаясь. Всех облетела сенсационная новость: на обед им дадут суп и картошку с мясом, а потом еще что-то на сладкое! Воспитанников охватило возбуждение. Стояла давящая, влажная духота. В половине двенадцатого они по-прежнему стояли во дворе, а епископ все не ехал. Все устали торчать на ногах под палящим солнцем.