Мишель Кастильо - Танги

Наступило долгое молчание. Танги вытер глаза. Он говорил спокойным, ровным голосом. Он чувствовал, что его ничто не может удержать, даже опасность, которой он подвергает себя. Он знал , что с ним не может случиться ничего хуже того, что он уже испытал; он знал , что очень трудно убить ребенка.

— Благодарю вас… — сказал доктор размеренным голосом. — Я сейчас же осмотрю раненого мальчика и выясню, имеются ли на нем следы насилий, о которых вы говорите. Я прикажу также исследовать ему глаза. К несчастью, вашего показания недостаточно. Нужен второй свидетель, чтобы оно имело законную силу. Вы могли бы найти еще одного очевидца?

Танги колебался. Он мысленно оценивал своих товарищей, одного за другим, и наконец ответил:

— Не думаю. Они слишком запуганы.

— Понимаю. Очень жаль!

— Я буду вторым свидетелем!

Танги обернулся. Это сказал Фирмен, шестнадцатилетний отцеубийца. Он смотрел на Красного брата, презрительно скривив губы.

— Да, все, что сказал Танги, — чистая правда. Но он не сказал вам, что сам наказан на целый месяц. Что он уже неделю сидит без хлеба… Он вам ничего не сказал о себе…

— А я могу подтвердить, что слышал у себя в мастерской, как ребята рассказывали историю маленького Фуэнтеса. Они говорили то же самое, что и этот малый.

Это вступился Матео.

— Ваше показание чрезвычайно важно, сударь. Вас будут считать объективным свидетелем, не связанным с заинтересованными сторонами. Ваше показание чрезвычайно важно, и я вам очень признателен.

— Но всем известно, что этот человек либерал! — запротестовал Красный брат. — Он никогда не бывает в церкви, он не ходит к причастию!

Танги не был ни избит, ни наказан. Он сам удивлялся образовавшемуся вокруг него молчанию. Красный брат теперь делал вид, что не замечает его. Жизнь шла своим чередом, как будто ничего не произошло. Фуэнтес вернулся без руки. Его освободили от работы. Он рассказал Танги, что какой-то врач осматривал ему спину и ноги и расспрашивал о происшествии. Танги хотелось знать, чем все это кончится. Он решил, что братья, должно быть, испугались. Но все его вопросы наталкивались на стену молчания. Танги словно не замечали. А он был только рад, что его не замечают; он боялся лишь одного: что наступит день, когда его снова начнут замечать.

Шли дни, недели, месяцы… Работа, церковь, обед, ужин, перемены… Ничто не менялось. Обо всех этих днях, похожих как две капли воды, у Танги сохранилось лишь одно ясное воспоминание чувство голода. В этом маленьком мирке голод был полновластным хозяином. Вечный животный голод! Все свободное время воспитанники говорили о еде, вспоминали разные блюда. Их кормили всего два раза в день. Никогда они не ели ни мяса, ни рыбы, а всегда одно и то же каталонское блюдо, называвшееся «фаринетас», — что-то вроде ячменной похлебки. К обеду они еще получали мандарин и кусок хлеба; к ужину — только кусок хлеба. Но хлеб этот пекли не из пшеничной муки, он был желтый и клейкий. Приходилось все время запивать его водой, иначе он не лез в горло. У братьев была собственная кухня. Они получали три блюда: овощи, рыбу и мясо. Им пекли также разные изделия из теста. Танги иногда видел, как проносили их еду. От одного запаха мяса у него делались спазмы в желудке.

Столовая помещалась в громадном зале. Воспитанники ели на мраморных столах, сидя на скамьях, привинченных к полу. Полагалось протягивать свой котелок вместе с котелком соседа дежурному по кухне капо. Два мальчика несли за ним котел, который здесь называли «купелью». Капо выдавал каждому питомцу по полному черпаку жидкой ячменной каши. Подставлять котелок было своего рода искусством. Капо быстро шел по рядам и наливал кашу одним движением. Надо было умело наклонять котелок и ловко покачивать его, чтобы не упустить ни капли каши. Случалось, что капо нарочно обжигал пальцы тому, кого недолюбливал, и тот выпускал котелок. Капо бил его черпаком по голове и оставлял без еды.

В приюте существовал и «черный рынок». Те, что получали посылки, продавали кое-что из продуктов. Танги всегда покупал у них немного еды на свою субботнюю получку. Как-то раз он купил кусок сыра. Странного сыра с синими прожилками. «Это французский сыр», — сказали ему. Он спрятал его под рубашку, чтобы полакомиться вечером. Он радовался при мысли, что будет есть французский сыр. Ему казалось, что сыр — это свобода.

Вечером он дождался, когда его товарищ по тюфяку заснул, и лишь тогда достал свой сыр. На этот раз Танги не хотелось делить его с кем-нибудь из еще более бедных товарищей. Он медленно ел сыр, чтобы продлить удовольствие. Он был счастлив, что ест французский сыр. Танги съел даже серебряную бумажку, в которой он был завернут. Пе уверял, будто в серебряной бумаге содержится витамин «С». Танги решил, что, в конце концов, и обертка не так уж плоха; все дело в привычке.