Мишель Кастильо - Танги

После переклички арестанты имели право получить положенную порцию новостей. Они узнали, что немецкие войска заняли какой-то русский город. Услышав это сообщение, капо принялись аплодировать; заключенные последовали их примеру. Затем им приказали пропеть: «Die Fahne hoch». Но кто-то соврал, и комендант рассердился. Пришлось начинать сызнова.

Танги казалось, что он сойдет с ума. Ему хотелось упасть и остаться лежать на земле вместе с этими мертвецами, усеявшими двор. Его душили слезы. Он так устал, что еле держался на ногах. Когда пение кончилось и можно было выйти из рядов, он медленно поплелся за Гюнтером. Они молча стали в хвост за супом. Танги не проронил ни звука, даже когда узнал, что капо наказал их барак и оставил всех без хлеба за то, что арестант, не умевший петь, жил вместе с ними. Танги опустил голову и проглотил свой суп; он задержался на минуту перед отбоем, чтобы полюбоваться мирным закатом летнего дня, позолотившим небо и ближний лес. Он печально глядел на этот лес и думал, как хорошо бы погулять там в такой чудный вечер.

Танги вернулся к вечерней перекличке. Теперь староста барака пересчитывал узников. Затем Танги отправился в отхожее место.

Оно помещалось в таком же большом бараке. В полу были прорезаны дыры. Арестанты садились над ними на корточки. У дверей стоял «надзиратель за уборными». Танги присел. Кто-то окликнул его. Незнакомый арестант знаками подзывал его к себе. Танги подошел и присел над дырой рядом с ним.

— Есть у тебя деньги?

— Нет.

— Ты из какого барака?

— Из двенадцатого.

— Передай своим, что, если им нужен хлеб, у меня найдется. Завтра я буду здесь. Скажи им еще, что англичане высадились в Африке и скоро Роммелю капут. Я узнал это от одного фрица.

Заключенный замолчал; затем спросил шепотом:

— Это ты маленький француз?

— Да.

— Как случилось, что они тебя посадили с политическими?

— Не знаю…

— Твой отец коммунист?

— Нет.

— Ладно, это неважно. Я тоже француз: вернее, эльзасец, но это одно и то же. А ты откуда?

Танги помедлил, затем сказал:

— Из Парижа.

— Тебя привезли вчера?

— Да.

— Как дела в Париже?

— Плохо.

— Не огорчайся, малыш. Теперь все пойдет по-другому. Не то что в тысяча девятьсот четырнадцатом году. Клянусь, уж мы на этот раз так скоро не забудем! С тобой было много ребят?

— Человек пятьдесят. Почти все евреи.

— Да, я их видел. Никто не умер дорогой?

— Один мальчик. Его звали Ги. Ему было семь лет…

— Его родители ехали в том же эшелоне?

— Да.

— Эй там, в углу, прекратить болтовню! — крикнул громкий голос.

Танги опустил голову. Он испугался, что его накажут, и замолчал. Он хотел встать, но его собеседник сделал знак, чтобы он остался. Затем громко позвал:

— Надзиратель!

— Что тебе?

— Подойди!

— Чего тебе надо?

— Подойди, говорю, для твоей же пользы.

Надзиратель подошел к французу и наклонился над ним.

— Чего ты хочешь?

— У меня есть хлеб для тебя.

— Сколько?.. Впрочем, у меня нет денег.

— Неважно. Даю в долг. Отдашь, когда получишь.

— Покажи.

Француз вытащил кусок черного хлеба величиной с ладонь и протянул надзирателю.

— Сколько ты хочешь за него?

— Пять марок.

— Ты что, взбесился?

— Почему взбесился? Ведь тебе не приходится рисковать, добывая его. И вдобавок, я даю тебе в долг.

— Ладно, согласен.

— А теперь ступай, ешь свой хлеб и дай мне немного поболтать с мальчишкой. Он мне рассказывает важные новости о Париже.

— Ты же знаешь, что здесь запрещено разговаривать.

— Брось, никто нас не услышит!

— Я отвечаю за уборные и должен…

— Знаю, знаю… Ты примерный служака. Но оставь нас в покое. Даю слово, что мы недолго.

Надзиратель отошел. Танги улыбнулся, незнакомец ответил ему тем же.

— Меня зовут Антуан Депре. А тебя?

— Танги.

— Да разве есть такое имя?

— Есть.

— Ладно, это неважно. Где ты работаешь?

— На стройке.

— В траншеях?

— Да.

— С ума сойти! Ты же там подохнешь. Я устрою тебя в трикотажную мастерскую. Капо мой приятель.

Танги замялся, а потом сказал:

— Лучше я останусь здесь… Я люблю работать на свежем воздухе…

— Значит, правда, что ты сдружился с пианистом?

Танги не понял вопроса и не ответил.

— С молодым немцем, который каждую субботу играет для эсэсовцев? Он твой друг?

— Не знаю… Его зовут Гюнтер.

— Ну да, он самый… Заметь, я ничего не имею против него. Но вообще я не люблю бошей. Даже когда они здесь с нами, мне всегда кажется, что это просто случайность и всем им хочется, чтоб мы скорей подохли. Такое у меня ощущение.