Мишель Кастильо - Танги

— Это русский, — сказал Гюнтер. — Он говорит, что его зовут Миша и он будет тебе другом.

Танги постарался улыбнуться и пожал русскому руку. Миша снова что-то спросил, и Гюнтер перевел:

— Он спрашивает, правда ли, что американцы в пятнадцати километрах от Парижа и что немецкая армия во Франции разгромлена. Он узнал эту новость вчера в отхожем месте. Ее, кажется, сообщил один из новоприбывших.

Танги отрицательно покачал головой:

— Я ничего не слыхал. Когда я проезжал Париж, там было полно немцев. Они захватили половину Франции. Мне кажется, неправда, что американцы подошли к Парижу.

Гюнтер перевел. Русский, казалось, был очень огорчен. Однако он снова улыбнулся Танги и попрощался с ним.

Принесли суп. Танги протянул котелок: он заслужил черпак этой красной жижи и кусок хлеба. Снова усевшись подле Гюнтера, он принялся за еду. Гюнтер спросил его:

— Как случилось, что тебя сослали в лагерь?

Танги замялся. Он никогда не знал, что отвечать на этот вопрос. Он постарался как умел рассказать Гюнтеру свою историю, а тот молча слушал его.

— По правде говоря, уж коли ты здесь, тогда не имеет абсолютно никакого значения, почему ты сюда попал, — заметил Гюнтер.

— А ты?

— Я только что начал работать адвокатом в Гамбурге, когда меня забрала полиция. По-видимому, я был недостоин участвовать в создании Новой Германии. Я должен искупить свою вину, работая на благо Herrenvolk’a.

— Что значит это слово?

— Ничего. Так они называют Германию.

— А почему ты так хорошо говоришь по-французски?

— Я учился некоторое время в Париже… Лучше бы я там остался.

— Ты знаешь Париж?

— Да.

— Красивый город, правда?

— Очень… Я любил бродить по набережным весенними вечерами, когда букинисты мечтают над книгами, нищие дремлют, а небо становится все прозрачней и воздух напоен ароматами. Я ходил вдоль Сены, осторожно перелистывал пыльные книги и рассматривал галантные картинки; вдали ажурные башни Нотр-Дам и игла Ля-Шапель, казалось, пронзают нежный и ласковый воздух, словно легкую ткань…

Танги тоже мечтал о Париже. Конечно, он видел его только мельком, но так много слышал о нем от матери, что ему казалось, будто он всегда знал этот город и всегда носил его в своем сердце.

Снова раздался свисток, означавший возобновление работы. Танги встал, стряхнул крошки, взял лопату и спустился в ров. Он снова принялся за дело: поднимал лопату, полную земли, разбегался и выкидывал землю из траншеи через правое плечо; он делал это снова и снова…

Часы шли за часами. Солнце опустилось, тени становились все длинней, а заключенные продолжали работать. У Танги кружилась голова, кровь приливала к затылку, ноги дрожали, руки и плечи ломило. Когда он бросал взгляд на эсэсовца, по-прежнему болтавшего с капо, на глазах у него вскипали слезы возмущения. Он мысленно проклинал их. Но вскоре он одумался: наверное, они не виноваты, должно быть, таков приказ.

А время все шло. Танги спрашивал себя, не заставят ли их работать до глубокой ночи. Он чувствовал себя совсем разбитым. Он еле стоял на ногах и бросал тревожные взгляды на Гюнтера, который ласково улыбался ему.

Наконец раздался вой сирены, и заключенные бросили работу. Они провели на стройке больше десяти часов.

Тут все закружилось у Танги перед глазами, и ему пришлось прислониться к стенке траншеи, чтобы не упасть. Слезы застилали ему глаза, и у него не было сил вылезти из рва. Гюнтер подошел к нему и, ни слова не говоря, вытолкнул его наверх. Танги даже не поблагодарил своего друга. В горле у него застряли сдержанные рыдания. Он занял свое место в ряду и пошел вместе с товарищами, отбивая шаг. Он пел, как и все.

…Общий сбор тянулся еще дольше, чем обычно. Пришлось дожидаться «заводской» и «уборочной» групп, опоздавших больше чем на двадцать минут. Все группы подходили с песнями, отбивая шаг. Арестанты тащили с собой бесчувственных товарищей; Танги решил, что они потеряли сознание от усталости. Несчастных волокли, схватив под мышки, и они болтались, как тряпичные куклы.

Появился комендант. Капо отрапортовали эсэсовцам, эсэсовцы — офицерам, а те, в свою очередь, — коменданту.

Заключенные выпустили товарищей, которых Танги принял за больных, и те упали на землю: они были мертвы. Капо подходили к ним, пинали ногами и затем отмечали в списках: «Умер».

Танги не верил своим глазам. Но ему пришлось поверить тому, чему, казалось, поверить невозможно. Он почти равнодушно смотрел на эту усеянную трупами площадь. Он думал о маленьком Ги, умершем в вагоне для скота и брошенном эсэсовцами на запасном пути… «Это война… — говорил себе Танги. — Война на то и существует, чтобы убивать людей… Но за что же детей?»