Григорий Кругликов - У самых брянских лесов

— А, молодчики-поджигатели! Будете знать у меня!

Его жеребец, казалось, вот-вот готов был нас вовсе стоптать. Глаза у него налились кровью, с удил пена брызжет.

Но вдруг, с какой стороны, мы и не заметили, появился батяня. И управляющий оказался поверженным на землю. А батя, размахивая его же плеткой, выкрикивал:

— Да я тебе такую Кузькину мать покажу! Век не забудешь!

Наш истязатель, елозя на коленях и защищая руками голову, умолял:

— Стой, Григорьич! На всю жизнь уроком будет…

Большун нам скомандовал:

— Пошли, ребята, бате подможем.

Но наша помощь не понадобилась. Батя встряхнул управляющего и поставил на ноги.

— Ну то-то ж, бродяга! — промолвил он с хрипотцой. — За детишек сничтожу. Нашел, с кем в войну играться…

Управляющий вскинулся на жеребца, злобно глянул на батю и был таков. А мы, сгрудившись в одну стайку вокруг отца, удалились к себе в хату. Батяня сказал:

— Ох, беды с вами наживешь. Недаром говорят в народе: с сильным не дерись, с богатым не вяжись. — И, подумав, неожиданно добавил: — Да и то сказать — черт те нес на дырявый мост…

— Батя, мы бы тебе подсобили!

— Ну-ну, помощники мои! Племя зеленое! — улыбаясь, отозвался отец и надолго задумался. Видно, всерьез опасался теперь лишиться своего места. А каково было с таким семейством остаться без заработка? Но в тот раз все обошлось.

Вот так он и возился со своим потомством. И вскормить надо было, и вспоить, и заступу оказать, и уму-разуму научить. Дремать в жизни ему не довелось…

И могла ли наша мама содержать нас в холе да в воле?

Вот обе руки заняты у нее — месит в квашне опару на хлеб, ногой колышет люльку, а у подола ее толкутся малышки.

— Мам, мам! Возьми на ручки!

Или с ухватом да с чепелой — сковородником — в руках полдня возится возле печи, отрываясь на минутку — подмести, прибрать в хатке. Тут же которого и обмыть, и причесать, и рубашонку из обносков сгородить — все мама.

Она в каждом из нас души не чаяла. И старалась сделать так, чтобы всякая работа казалась нам как бы забавой. А коль видела, что работа нам не под силу, говорила:

— Давайте, ребятки, я сама все сделаю. А вы ступайте порезвитесь малость. А то пройдет ваша пора — и вспомнить не о чем будет…

И как она успевала, как управлялась? Ни жалоб, ни упреков никто от мамы не слыхивал. Но, бывало, невзначай и скатится у мамы слезинка, другая, и тогда сразу облепят ее дети:

— Что с тобою, мама? Почему, мама?

А о чем те слезы — знать было только маме.

Как и отец наш, родилась она тоже в бедной крестьянской семье, а в восемнадцать годков связала свою судьбу с бывшим солдатом. И, не успев оглянуться, стала мамой большой семьи. Призадуматься было о чем.

Коль занедужится маме, все население хатки затихает. Даже маленький Николашка, подняв вверх пальчик, словно показывает: «Ну, тише же вы! Там ведь мама, и нехорошо ей…»

Тут уж много не говорили, кому что и как делать, — понимали с полуслова.

Душно в летнюю пору в хатке — надо освежить воздух. И Большун командует:

— Ребята, хватай ведерки, котелки и кувшины. За криничной водой пошагаем.

И не шагали, а на рысях, вприпрыжку мчались за полную версту.

А то скажет Большун:

— Молитесь богу! Все молитесь!

И, встав на колени, молимся богу. Но молитвы нам неизвестны и знаем лишь три слова одной-единственной: «Верую во единого бога…» Но, когда было нехорошо маме, каждый изобретал свою молитву, которая должна была сотворить неведомое нам чудо…

А станет хорошо маме — всем хорошо.

Вот так и росла назло врагам, на усладу нам поросль молодая племени Кругликовского, как говаривала бабушка Сыроежка… Но пора и о самой бабушке рассказать поподробнее…

Как не вспомнить бабушку, с именем которой связано твое детство!

Хотя бабушка Сыроежка доводилась лишь дальней родственницей отцу, у нас и в помыслах не было считать ее не своей бабушкой.

Отец-то и мать нас маловато баловали байками, — видно, недосуг им был, все заслоняли насущные заботы. Зато у бабушки Сыроежки ее речи про деревеньки ближние и дальние лились как те же сказки.

— Называлось село наше Красное. А по правде вам сказать, ничего-то красного в нем не было. Повеселит этак по весне речушка Федора, полсела затопит. Суматохи немало бывало: коровы ревут, овечки блеют, свиньи хрюкают. Ну, и народ, стало быть, от мала до велика — все на речке. И хоть беда у которого стрясется, а все ж весело. Зато летом речка Федора и вовсе пересыхает — негде и свиньям в грязи поваляться…