Николай Носов - Мишкина каша

Иные критики замечают, что смех, выражающий чувство комического, как бы и осуждает осмеиваемое явление и в то же время, как и всякий смех, радует, веселит нас. Если так, говорят они, то такой смех, внушая нам весёлое, беззаботное, терпимое отношение к осмеиваемому явлению, скрашивает, как говорится, зло весельем и примиряет нас с этим злом. Таким теоретикам кажется, что смех, с одной стороны, как будто бы и хорош, так как отрицает плохое, но в то же время он как будто и плох, так как сам тут же смазывает впечатление от своего отрицания, рассмешив, развеселив нас. Смех, по таким представлениям, — явление противоречивое, неверное, сомнительное, на которое нельзя положиться ни в чём, так как никогда не знаешь, какого результата достигнешь, осмеивая то или иное зло: может быть, отучишь от этого зла, может, наоборот, приучишь. Подобного рода теоретики ничего не объясняют в природе комического и внушают лишь подозрительное отношение к нему.

Как пример такого критического взгляда можно привести хотя бы статью «Ежедневная эстрада» (журнал «Нева» № 1, 1961). Автор статьи высказывает неудовлетворение работой эстрадных сатириков, которые смеются, по его мнению, над тем, над чем смеяться не следовало бы: «Говорить с весёлым смехом о том, как фабрика изготовила недоброкачественную вещь, — пишет он, — как бухгалтер проворовался, как кто-то стал двоежёнцем, — значит внушать „весёлое“ и безразличное отношение к чрезвычайно печальным и трагичным вещам». Можно, конечно, сетовать, что сатирики недостаточно умело осмеивают такие отрицательные явления, как бракоделов, проворовавшихся бухгалтеров, двоежёнцев и пр., но критик выражает неудовольствие тем, что такие вещи вообще осмеиваются, поскольку относит их к вещам «чрезвычайно печальным и трагическим». Если согласиться, что это действительно вещи печальные и трагические, то по их поводу, конечно, надо не смеяться каким бы то ни было смехом, а плакать.

На самом деле это, конечно, не так. Мы прекрасно знаем, что проворовавшегося бухгалтера по головке не погладят, а скорее всего, накажут в соответствии с его виной, но не будем всё-таки горевать, убиваться, воспринимать происшедшее с ним как нечто чрезвычайно печальное и трагичное, ибо что же мы станем делать, когда встретимся с действительно трагическими вещами, к примеру, узнав, что незаслуженно пострадал человек достойный, не только никогда не запускавший руку в государственный карман, но сделавший много добра людям.

Называть разоблачённых бракоделов, проворовавшихся бухгалтеров, индивидуалистов, бюрократов, перестраховщиков, конъюнктурщиков, очковтирателей и им подобных людей явлениями трагическими, конечно, можно, но только иносказательно, употребляя гиперболу, в том смысле, как говорят: «устал до смерти», «танцевал до упаду» (фактически в этих случаях никто не падает и не умирает). В точном смысле слова подобные люди являются натурами не трагическими, а именно комическими, к которым мы относимся не с уважением и сочувствием, а с осуждением и насмешкой. Если над такими явлениями нельзя смеяться, так как это значило бы внушать к ним «весёлое», безразличное отношение, то над чем же тогда смеяться? Для смеха в таком случае совсем не останется места в жизни, и явления по существу комические придётся перевести в разряд трагических. Это очень легко сделать в теории, но, к счастью, трудно осуществить на практике.

На самом деле смех, если он раздаётся по адресу действительно комических явлений, не может никому внушать «весёлого», безразличного отношения, так как всякий, не увлечённый никакими односторонними теориями человек по своему повседневному опыту знает, что смех бывает не только выражением одобрения явления, но и свидетельством неодобрения, осуждения его. Хотя все мы любим смеяться, но ужасно не любим, когда смеются над нами, чувствуем себя при этом неловко и почти всегда очень быстро догадываемся, какую совершили оплошность, вызвавшую у присутствующих смех. Мы прекрасно понимаем, что смех смеющихся над нами свидетельствует об их хорошем, радостном настроении, да нам-то самим этот смех, однако ж, радости не внушает. Когда же мы сами смеёмся над кем-нибудь, испытывая весёлое настроение, то всегда отдаём себе отчёт в том, что всё же не согласились бы попасть на место осмеиваемого, прекрасно понимая, что если бы это случилось, то и настроение наше моментально переменилось бы к худшему. Всё это является достаточной гарантией того, что, осмеивая зло, мы не проникаемся расположением к нему.