Николай Носов - Мишкина каша

Зависимость эмоции радости от эмоции осуждения можно было бы изобразить в виде кривой. Сначала эта кривая движется вдоль горизонтали, на которой откладываются числовые значения эмоции осуждения, затем, после известного «порога чувствительности», кривая начинает крутой подъём вдоль вертикали, на которой откладываются числовые значения эмоции радости; на определённой высоте подъём кривой, однако ж, приостанавливается и она даже несколько загибается книзу, напоминая всем своим видом что-то вроде гусиной шеи с головою и клювом. Конечно, у каждого человека может быть своя такая кривая («кривая смеха»), отличающаяся различной длиной, крутизной, величиной порога чувствительности, что зависит от характера, темперамента, развития, ума и других параметров смеющегося. У одних людей кривая смеха поднимается очень круто, под углом этак градусов девяносто. Такие люди смеются бурно, как бы взрываются. У других людей действующий отрезок кривой поднимается очень полого. Этих рассмешить очень трудно. Многое также зависит и от порога чувствительности, различного для разных индивидуумов. В общем, здесь возможны многие варианты.

А теперь поговорим о злорадстве.

Недавно один мой приятель со смехом рассказывал о нашем общем знакомом поэте, которого изругали, как он выразился, в газете за написанные им стихи. Сам приятель, как оказалось, статьи не читал, а только слыхал о ней, но его смех свидетельствовал о неподдельной, искренней радости: глаза его блестели и подёрнулись влагой, плечи тряслись, весь он ходил ходуном и даже не замечал, что такое откровенное проявление радости в данном случае не очень уместно.

— Так ему (то есть этому нашему знакомому поэту) и надо! — отсмеявшись, закончил он. — За последнее время он так стал задирать нос, что к нему и не подступись.

Приятелю моему, как видно, доставляло радость именно то, что с его ближним случилось зло, и поэтому его смех нельзя назвать иначе как злорадным. Если бы в газете отругали какого-нибудь другого поэта, который никогда не задирал перед ним нос, это, может быть, и не доставило бы ему такой радости, может быть, даже доставило огорчение. Здесь всё дело было в том, что заносчивость поэта мой приятель посчитал за личную для себя обиду и случившееся с ним зло воспринял с радостью как подходящую расплату за эту обиду.

Если вы засмеётесь от радости, узнав, что ваш приятель получил премию за перевыполнение плана, ваша радость будет внушена вам сочувственным, доброжелательным отношением к своему ближнему. Если же вы засмеётесь, узнав, что приятеля незаслуженно обошли премией, ваша радость будет внушена недоброжелательным отношением к нему. Если в первом случае вам доставляло удовольствие случившееся с кем-то добро, то во втором случае доставляет удовольствие случившееся с кем-то зло. Таким образом, злорадное чувство противоположно обычной радости.

В то же время злорадное чувство противоположно и чувству комического. Приятель, которого незаслуженно обошли премией, не совершил ничего достойного осуждения смехом. Если кто и заслужил осуждения, то именно тот, кто не дал ему заслуженного поощрения. Однако вы смеётесь не над этим несправедливым лицом, а над лицом пострадавшим, над жертвой несправедливости, радуясь случившемуся с ней злу.

Когда смех радости говорил добру «да», а смех осуждения говорил злу «нет», в этом не было противоречия, так как осуждать зло, в сущности, то же, что одобрять добро. Злорадный же смех, вместо того чтоб говорить добру «да», говорит ему «нет» и вместо того чтоб отрицать зло, утверждает, приветствует его. В этом есть уже определённое противоречие, так как злорадный смех ничем по своему проявлению не отличается от радостного и осуждающего.

Злорадный смех, к счастью, не одобряется обществом, то есть большинством людей. Все знают, что злорадство — нехорошее чувство, поэтому каждый, кто замечает это чувство за собой, старается его скрывать. Как правило, злорадство маскируется под обычное чувство радости или под чувство комического. Мой приятель, испытывавший злорадное чувство по отношению к обруганному в газете поэту, едва ли бы согласился, если бы кто-нибудь упрекнул его в злорадстве. Он мог бы сказать, что совсем не зазорно радоваться, когда плохие стихи получают должную, справедливую оценку в печати, и что его радость — это радость сочувствия правому делу, а не злорадство. Он мог также сказать, что смеяться над человеком, сочинившим плохие стихи, так же не грешно, как смеяться над человеком неловким, неумелым, глупым, берущимся не за своё дело, иначе говоря, над явлением комическим, заслуживающим осуждения смехом.