Николай Носов - Мишкина каша

— Ну-ка, взгляни, как тебе понравится моё новое платье?

Он оторвался от своих вычислений и, подняв глаза, увидел жену в платье такого нового, оригинального фасона, что даже не узнал её в первый момент. Платье, однако ж, было очень красиво и настолько к лицу жене, что кибернетик даже засмеялся от удовольствия.

— Что, нехорошо? — испугалась жена.

— Да нет, почему же… По-моему, хорошо, — ответил он, чувствуя вместе с тем, что жена как-то неверно истолковала его смех.

В это время зазвонил телефон и мой знакомый принялся разговаривать по телефону, потом ещё что-то случилось, после чего ему пришлось куда-то поехать. Лишь спустя несколько дней он вспомнил про платье и спросил жену, почему она его не носит. Жена ответила, что платья этого у неё уже нет.

— Тебе ведь не понравилось оно, — сказала она.

— Как не понравилось? — удивился он.

— Ну, ты ведь смеялся, когда я надела его.

— Глупости! — сказал он. — Я смеялся именно потому, что мне понравилось. Я просто обрадовался, что у тебя такое красивое платье.

— А я решила, что у меня смешной вид в нём, и отослала платье в деревню тётке.

Так замечательное, сшитое по самой последней моде платье досталось какой-то старой деревенской тётке.

Дело, конечно, не в том, кому досталось платье. Я привёл этот пример как наглядное доказательство, что в обычной жизни мы можем приписывать смеху и значение «да», то есть одобрения, утверждения, и значение «нет», то есть неодобрения, осуждения, отрицания. Мы постоянно встречаемся с двумя противоположными значениями смеха и настолько привыкли к этому, что нам даже не приходит в голову, почему это так, а не иначе. Мы всегда находимся в готовности разгадать, какое значение смеха или улыбки имеет место в каждом конкретном случае, и если здесь случаются иногда ошибки, то они носят случайный характер.

Смеясь, мы, конечно, никогда не задумываемся, каким смехом смеёмся: радостным — утверждающим, или осуждающим — отрицающим. Мы можем даже не знать, что такое деление существует, но всё же отдаём себе в этом отчёт, что нашло своё отражение в языке. Говоря о смехе, мы можем сказать, что смеёмся чему-то, почему-то, отчего-то, но можем также сказать, что смеёмся над кем-то или над чем-то. Эта последняя речевая форма была вызвана жизненной необходимостью сообщать, что речь идёт не просто о смехе как о выражении радости, а о наличии осмеиваемого объекта, то есть комического явления. Когда мы смеёмся просто от радости, например, узнав о выздоровлении любимого человека или о каком-нибудь другом счастливом событии, то ни за что не скажем, что смеёмся над кем-то, чувствуя, что здесь эта форма неподходяща. Когда же мы смеёмся над кем-то, над чем-то, то всегда можем указать на нечто, являющееся, по нашему мнению, достойным осуждения смехом, то есть на нечто смешное, комическое. Таким образом, деление смеха на две разновидности возникло не только в теории, но и в недрах самой жизни и стихийно отразилось в формах языка.

Трудно даже представить себе, к какой путанице мы могли бы прийти, если бы вдруг потеряли способность учитывать в повседневной жизни эту двузначность смеха. Вполне добродушный смех одобрения, сочувствия, симпатии и привета мы принимали бы за неодобрение, осмеивание, осуждение, насмехательство; обижались бы на всех, кто радовался бы нашим успехам, дулись бы за это на них и старались бы насолить им в отместку. Или, наоборот, смех неодобряющий, осуждающий, выражающий чувство комического принимали бы за одобрение, похвалу, поощрение; радовались бы, когда кто-нибудь смеялся бы над нашими ошибками или недостатками. Если бы было возможно что-либо подобное в жизни, то получилось бы нечто невообразимое. Всё смешалось бы в кучу, наступило бы какое-то царство наоборот, где всё шиворот-навыворот, где не разберёшь, что хорошо и что плохо, чему надо радоваться, чему печалиться.

Такая неразбериха действительно возникает в умах некоторых литературных критиков, имеющих склонность подходить к вопросам смешного слишком односторонне. Одни из таких критиков, подметив по каким-нибудь жизненным наблюдениям, что смех осуждает, считают, что этим и исчерпывается его значение. Другие критики, по другим наблюдениям, обнаруживают, что смех радует, и принимают в расчёт лишь эту сторону дела. Первые, встретив обычный, безобидный, радостный смех, недовольно ворчат: что это за смех? Разве это смех? Такого смеха не бывает. Настоящий, подлинный смех осуждает, а этот какой-то беззубый, бесхребетный, безыдейный, зубоскальский, утробный… Вторые, наоборот, встретив смех осуждающий, говорят: какой же это смех? Это какое-то издевательство! Разве нельзя смеяться тепло и радостно? Разве нельзя смеяться сочувственно? Да такой смех обиден и оскорбителен! В наших условиях он не имеет права на существование!