Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]

Понимаете, приехал он на готовенькое. Койку ему в общежитии на третьем отделении дали, хорошую работу по плотничной части, полушубок, валенки, ушанку. А он, паршивец, только два дня поработал как человек, а потом забрался в комнату животноводов и стащил деньги из тумбочки тихой Веры. На ее кровные купил бутылку коньяку, «пять звездочек», и напился, сопляк. Ну, что это такое?

Ребята хотели понаставить ему на портрете соответственное количество звездоча, но зоотехник Галя Борисова сказала: «Еще чего надумали — суд Линча устраивать! В Америке, что ли, живем?» Ну, тогда содрали с этого Васьки Ефимова теплую совхозную спецодежду, погрузили его на трактор, которым снег расчищают, и доставили к вечеру на главную усадьбу, прямо в клуб — а куда ещё везти? Все учреждения, начиная от часовой мастерской и кончая милицией, находятся у черта на куличках — в районе.

И вот представьте себе зал, полный наших ребят; за окнами луна и двадцать семь ниже нуля, на сцене стол президиума и на этом столе бутылка с недопитым коньяком — вещественное доказательство; на председательском месте в узких брючках, остроносых ботинках и в галстуке «мотылек» сидит Лёва Королевич, слева от него — Костя Бондарчук, справа наш молодой комсорг Серега Красавин. Они все трое смотрят на Ваську Ефимова. А Васька смотрит себе под ноги, и вид у него довольно жалкий.

Лёва поправляет галстук, берет в руки бутылку, прокашливается.

— Меня здесь все знают, коллеги. Я тоже люблю коньяк, а особенно Самтреста. Извиняюсь… — Он отставляет бутылку прямо под нос Косте Бондарчуку. Тот вздрагивает и поспешно отодвигает ее подальше на край стола. — Но на коньяк надо самому заработать, — продолжает Лёва, повышая тон, — и тогда — пожалуйста…

Серега Красавин тычет его кулаком под бок.

— Извиняюсь, я отвлекся, — говорит Лёва и окидывает презрительным взглядом плюгавую Васькину фигурку. — Давайте по существу. Бить этого шмендрика нельзя: не по чему. Кто имеет другие предложения?

— Сдать его в милицию.

— Правильно!

— Ты и отвези, Король, — раздаются голоса с мест. Лёва кривит губы.

— Лично я не повезу — бензин дороже. А, во-вторых, я, как и все вы, пришел сюда, чтобы культурно провести вечер.

В зале озадаченно молчат. Охотников ехать в район по морозу явно нет. К тому же Серега Красавин вдруг высказывает соображение, что, дескать, привезти такого ворюгу из совхоза в милицию — значит замарать незапятнанную честь коллектива.

Кто-то неуверенно предлагает:

— Во-первых, надо его исключить…

— А откуда, интересно знать, исключить? Он же не комсомолец.

— Только еще такого в комсомоле не хватало!

— А вообще-то кто он такой, откуда взялся?

За последнюю реплику Лёва цепляется. Лёва любит пофилософствовать.

— Тихо, коллеги! Не все сразу. Действительно, очень важно вскрыть корни, так сказать, диалектику появления данного аморального типа не только в радиусе ближайших трехсот километров, но и на территории СССР вообще… Послушай, ты! Кто твои родители?

— А при чем родители? У него уже паспорт есть, пусть сам за себя отвечает.

Это говорит Сашка Губа. Полузакрыв глаза, он сидит в углу на своем футляре, в котором находится баян. Это хорошо знают все, а особенно девчата; недаром же они вымыли и выскребли добела дощатый пол клубного зала в этот воскресный вечер.

Раздаются нетерпеливые голоса:

— Да ну его к черту! Чего с ним возиться?

— Выставить его за дверь! Пусть идет на все четыре стороны прочь из совхоза!

В зале наступает тишина. Только снаружи доносится глуховатый стук дизельного движка — электростанция далеко от клуба, но при сильном морозе все звуки слышны на большом расстоянии. За окнами сияет полная луна, она освещает безлюдную белую степь.

Васька Ефимов молчит. Ознобно перебирает плечами, потом неуклюже слезает со сцены и медленно направляется к двери.

И тут вдруг тихая Вера ни к селу, ни к городу говорит:

— Ребята… Он сделал две кормушки. Хорошо сделал, правда, Галя?

— Да! — с готовностью подтверждает зоотехник Галя. — Руками сделал. Подогнал доски так, что не течет.

Васька замирает у двери. Он не торопится открывать ее. Еще бы! Каждый на его месте не торопился бы.

В зале поднимается шепоток. Сашка Губа приоткрывает один глаз; он всегда так делает, когда переходит на новый мотив. Серега Красавин опять тычет Леву кулаком под бок: давай, мол, скажи что-нибудь.

— Тихо! — гаркает Лёва, хотя ребята и так сидят тихо. — Эй ты, как тебя? А ну-ка, поди сюда. Значит, ты умеешь хорошо подгонять доски?..