В. Киселев - Месяц в Артеке

Он опять назвал ее художницей! Несносно! Вопреки запрету! Следовало возмутиться всерьез и надолго, но ее озадачило начало фразы:

— Догнал? Кого ты догонял?

— Того идиота, который сбил тебя тогда на камни, там, У стадиона.

В памяти стало смутно проясняться нечто давнее.

— Постой, погоди… За тем (она едва не повторила «идиота») погнался, я вспомнила, Олег какой-то… — Так я же и Олег. Это ребята здесь и в школе зовут меня Аликом, а вообще-то я Олег.

Все верно, Алька совсем недавно называл себя Олегом! Когда рассказывал про доктора Мирзаги, она услышала его второе имя. Ну, не второе — первое. Сначала не сообразила, а после — ни к чему. И спорить стало не о чем. Гяль-дост-олаг! Да, да, гяль-дост-олаг!

Они подошли к Дворцу и на крутом спуске взяли друг друга за руки. Чтоб не оступиться. Она захотела сказать Альке, что назавтра ее вызывают сюда вот, во Дворец, будут снимать у Ленинского знамени. Такое решение принял штаб слета, и о нем объявила ей у Васильева Света Полозкова. Сама она никогда не ведала о подобной артековской традиции — отмечать лучших у главного стяга Ленинской дружины. А узнав, решила никому в отряде не говорить о предстоящем награждении. Абсолютно никому, даже Ольге; Алику тем более…

Когда пошли к «Фиалке», она проговорилась:

— Ты знаешь, меня завтра зачем-то вызывают во Дворец…

Проговорилась только для того, чтобы сменить тему назревающего разговора. Проговорилась потому, что ощутила окрыляющее чувство, которое невозможно выразить словами, разве лишь в рисунке. Нежно лихорадило от сознания того, что важна другому человеку, нравишься просто потому, что ты есть, и такая, какая есть. Нравишься даже тогда, когда о тебе толком ничего еще не знают. И бросаются при этом, недолго думая, за твоим обидчиком.

…Назавтра был прохладный холл, полуспираль мраморной лестницы, ослепляющая вспышка. Теплые складки бархата за спиною, шершавые завитки шнуров, — она прикоснулась к ним при съемке. Поздравления…

Как хорошо, что ее награждение прошло для отряда почти совершенно незамеченным!..

Почтовая бумага накануне кончилась, но отыскались две открытки, и она уместила на них письмо родителям, с «продолжением» и «окончанием»:

«Дорогие мои! Получила ваши посылки. Большое пионерское спасибо! Меня будут снимать у развернутого знамени. Это высокая награда. Ездили по Южному берегу Крыма. Были в Воронцовском музее. Там есть маленькая картина Хоггарта.

Выставку мне устраивают. Была пресс-конференция с арабами, а потом митинг. После ужина — концерт. Я выгладила платьице, которое вы мне прислали, и ношу его с браслетом, он очень оригинален и красив. Праздник „Нептуна“ прошел… Делаем последнюю газету. Репетируем закрытие слета. Загорела мало и плохо (от шорт следы остались). Целую. Ваша дочь Надя».

Нет, перед подписью было еще: «С пионерским приветом» , а потом уже «Ваша дочь» . Это письмо — как затаенный вздох. В нем отзвук набегающих разлук с друзьями, югом, Артеком. Все воспринималось остро, с неповторимой смесью чувств. И почетный итог собственной работы, и выставка, немного сиротливая, — все под знаком финиша. Но и грусть набегала радостно, наверное, потому, что до последнего дня не верилось в разлуку.

А тот спуск у Дворца, он был, в общем-то, не особенно крутой…

— Ты стала зависимой, — с неприкрытой иронией намекнула Ольга, едва они с Аликом вернулись в корпус. И теперь уже не подруге, а ей самой пришлось распространяться обо всем, что случилось «по окончании арабов». О каждой мелочи говорилось подробно: подписи на рисунках, ссора, неловкая бабочка, второе имя Алика. Про спуск и руки было рассказано с заминкой.

— С ним жутко интересно. У него широкий кругозор, — она выдала Алику лучшую похвалу, на какую была тогда способна.

— Ты знаешь, он рассказывал о Вургуне и читал пародию на «дютик», [2] На школьном жаргоне 60-х гг. — кинодетектив. — Примечание О. Сафаралиева. определенно свою собственную. Еще читал Рецептера, про десятиклассников. Вот это:

чудные, чудесные стихи! И еще, дальше: