Александр Исбах - Капитан Соколин

— Жаль… жаль, — развел руками комдив. — Но ничего не поделаешь. Сегодня и отправляйся. На вокзал подвезу.

— Не поеду! — внезапно отрубил Дубов. — Не поеду, товарищ начальник. Там парад, а у меня завтра перестрелка.

Кондратов удивленно глядел на него.

— Не поеду! — упрямо повторил Дубов. — Разрешите идти?

Партийное собрание полка происходило на полянке у клуба, над рекой. За рекой стлались густые туманы. Ветер лениво срывал с деревьев мокрые листья. После нескольких дней беспрерывных дождей воздух был чист, а запах мокрых трав, листьев и еще какие-то неуловимые осенние запахи пьянили людей, уставших от нелегкой дневной работы.

Далеко за туманами, пробиваясь сквозь их плотную пелену, рдела полоска заката.

С оголенных деревьев кричали грачи.

В этот день полк посетил испанский боец и поэт Хосе Эррера. Целый день испанец ходил по ротам, беседовал с бойцами. Он приехал с фронта. Худощавая высокая фигуре его овеяна была ореолом героических легенд.

Почетному гостю предоставили первое слово.

Десятки русских большевиков — бойцов и командиров — приветствовали его, бойца и поэта, как любим ого друга.

Он стоял перед ними взволнованный и растроганный и низким грудным голосом читал свои стихи. Худое горбоносое лицо его было задумчиво и сурово.

Слова были непонятны окружающим, но их потрясала горячность испанца. Они понимали чувства поэта и взволнованно следили за его словами и жестами. Он был совсем молод. Ему было столько же лет, сколько капитану Соколину. Они чем-то даже внешне походили друг на друга, но как различна была их судьба!

Поэт кончил и, тяжело дыша, смотрел да бойцов влажными глазами. Он встретил взгляд капитана Соколина и смущенно улыбнулся ему.

И трудно было после горячих слов поэта перейти к простым, будничным делан.

— Товарищи, — пробасил отсекр партбюро и председатель собрания политрук Кириллов, — у нас сегодня одни вопрос: о стрельбах и сбережении оружия. Полк стал хуже стрелять. В порядке дня у нас винтовка.

…Ветер долга кружил в этот осенний вечер вокруг собрания. Испанский боец спустился вниз к реке, и ветер понесся за ним. Ветру понравился этот смуглый горячий, немного грустный человек, и он хотел принести ему весть с далеких гор его родины…

Комдив Кондратов взял первое слово после доклада полковника.

— Ваш полк, — сказал комдив, — был лучшим полком в дивизии. Я помню, как получили вы от наркома знамя ленинградских рабочих. Не один год вы с честью несли его. А теперь вы отдали знамя другому полку. Позорные цифры приводил полковник! Полк разучился стрелять.

Хмурились лица командиров. Кандидат партии полковник Седых теребил бороду. Соколин мелко-мелко набрасывал в блокноте план своего выступления. Дубов сидел рядом с ним на широком пне и с горечью слушал комдива.

Первый раз в жизни не решался выступить Павел Дубов. Что может он сказать коммунистам полна? Надо лучше стрелять. А он сам, старый большевик Дубов, какой пример показывает бойцам? Когда нужно было вдохновить бойцов, он, комиссар эскадрона, скакал впереди, и они шли за ним. Это был пример. А теперь…

И Дубов, нахмурясь, смотрел на комдива, вслушиваясь в его слова.

— Перед вами сейчас выступал испанский боец, — продолжал комдив. — Товарищ Эррера написал песню о винтовке. У него на родине у рабочих не хватает оружия, и он был взволнован, увидев в руках наших бойцов винтовки, штыки которых направлены против фашизма. Каждый день мы можем ждать боевой тревоги. Товарищ Эррера — посланец наших братьев, томящихся в фашистских застенках. Недалек тот час, когда рядом с нашим сегодняшним гостем, рядом с его товарищами, плечо к плечу с нашими братьями из зарубежных стран мы будем биться на полях сражений, на неведомых полях войны за счастье народа, за свободный труд во всем мире. Об этом никогда нельзя забывать, товарищи. К этому часу надо быть всегда готовыми. И представьте себе, — развел руками комдив, — представьте себе, что товарищ Эррера захотел бы посмотреть ближе одну из тех винтовок, о которых с таким жаром писал он свою песню. Он берет винтовку, скажем, Гордеева, из батальона капитана Соколина, а в начале ствола — как в печной трубе… Позор, позор, товарищи, и не только позор — преступление.

Соколин побледнел и нервно поднял руку, прося слова.

Комдив был во всем прав. Но Гордеева он зря обидел. Гордеев даже ночами вставал иногда, в беспокойстве, и ходил к пирамиде — убедиться, не случилось ли чего с его винтовкой.