Михаил Соловьев - Переход

– Слышишь? – шепотом спросил Николай.

Не успел парень ответить, как раздался грохот. Наступало время действовать «под шумок», и он потянул с лица повязку.

Картина завораживала. Жертвенник плавно переливался лимонно-желтым светом. Потом цвета стали меняться чаще, и картина уже походила на азбуку Морзе, превратившись вскоре в сплошное дрожание-мерцание.

Ужас пронзил парня острой иглой, парализовал волю и заставил неотрывно смотреть на жуткие танцы света.

Белая стрела молнии с шипением и треском вылетела со стороны гор и скользнула к жертвеннику. На подлете к камню она образовала трезубец. Два луча воткнулись в лысое пространство около камня, а один ударил прямо в него.

Пронзительный грохот догнал полет молнии, ударил в уши, и бело-сиреневая вспышка почти ослепила Птахина. Понимая, что после очередного «залпа» он совсем лишится зрения, парень вскочил на ноги и понесся к дядькиной палатке.

– Куда, сучонок?! – Николай услышал топот ног и рванулся за ним.

В отчаянии он скинул повязку с глаз, но следующая вспышка заставила егеря прикрыть глаза рукой.

А Мишка летел стрелой, не чуя собственных ног. Когда до палатки оставались считаные метры, очередной всполох заставил его зажмуриться, и он не заметил камень, притаившийся в березовых кустиках.

– А-а-а-а-а! – падая, в отчаянии закричал Птахин. Он понял, что проиграл.

Но тут кто-то вцепился в него и куда-то поволок. Это оказался дядя Ваня. Он выскочил на крик и потащил обессиленного парня в палатку. Лицо Мишки онемело, изо рта текла струйка слюны.

Снаружи непрестанно грохотало и пыхало.

Черный котел и внезапная слепота

Адыга перестала молиться и направилась к рыбацкому дому, оставив котел на месте обряда. Но дойти не успела.

Первая вспышка километрах в десяти от Рытого застала ее на половине пути.

Началось!

Вторая световая атака последовала за первой почти сразу.

Секунд через тридцать – сорок послышались раскаты грома, словно артподготовка перед наступлением войск.

Обостренные чувства шаманки говорили: шансов на возвращение у парней очень мало, разве только Мишка что-нибудь придумает. Что там ему известно, да и вспомнит ли? Одна надежда была на него.

А на мысе Шарталай проснувшиеся от крика матроса капитан и Трифоныч наблюдали возмущения атмосферы.

– Ничего себе! – вопил старик во время особо ярких вспышек. – Ничего себе! Ну дают!

Он уже нисколько не жалел, что решился на безумное путешествие в румпельной. Беспокоила лишь обратная дорога, да не подвел бы свояк с коровой.

А так все было замечательно! Капитан и матрос с удовольствием слушали за ужином «шпионские» истории Трифоныча. Удивлялись-подыгрывали: мол, как это он решился! А тот иронии не замечал и сыпал новыми подробностями, придуманными тут же, по ходу рассказа.

Бело-сиреневая вспышка накрыла половину расстояния до корабля.

«Такую я намедни из Усть-Баргузина видел», – вспомнил старик и продолжал кричать и топать ногами.

– Ничего себе! Вот дают!

Последний всполох оказался самым красивым и раза в два больше первого. Он поднялся куполом с остроконечной верхушкой, повисел доли секунды, постепенно осыпаясь блестками и стекая струями света, как дождь по стеклу.

За минуту отзвучали далекие раскаты, и разом все стихло, погрузив пространство в вязкую тишину.

Палатки на плато уже не было, там лежал лишь ослепший и оглушенный Николай. В отчаянии он бил кулаками по земле, но видел перед глазами только вспышки. Уткнувшись лицом в подстеленный спальник, он кричал:

– Мишка, сучонок, чего наделал-то! Чего-о-о! На ощупь жить теперь буду! На ощупь!..

Голоса и бесполезные клады

Эта ночь отличалась от предыдущих прежде всего необычными звуками, ранее никогда не слышанными.

Сначала это было непонятное шипение, будто открыли рядом несколько баллонов с кислородом и тот под давлением рвался из кранов.

Потом раздался плеск прибоя, неспешно ворошащего гальку.