Татьяна Корниенко - Херсонеситы

– Ты правильно рассуждаешь, дядя, – сказал Дионисий. – Но это если говорить о каждом факте в отдельности. Вместе же…

– Ты прав. Вместе это похоже на заговор. Причем заговор, который вот-вот разрешится нападением. И тем не менее мне не с чем идти к стратегу, ведь речь идет о таком известном и богатом человеке, как Хаемон! – снова вскричал Актеон.

Дионисий поднялся. Теперь ему оставалось только одно – рассказать о своих видениях. Последующее отчуждение дяди будет болезненным, но разве собственные переживания могут сравниться с опасностью, нависшей над городом? За всё приходится платить свою цену. Его расплата за знания – одиночество.

– Актеон! Я не все сказал. Сядь и дослушай… – Удивление в глазах дяди не помешало Дионисию продолжить: – Однажды, очень давно, в нашем доме должен был случиться пожар.

– Должен? Как странно звучат твои слова. Кто может говорить о том, что обнаруживается после…

– Я. Я могу. Огонь не разгорелся, потому что мы его ждали. В другой раз отец не потерял наш урожай. Он послушался совета и не отправил амфоры тем кораблем, который на следующий день пошел ко дну. Возможно, если бы отец внимательнее отнесся к моим предупреждениям и в тот день, когда на нас напали скифы, ты беседовал бы сейчас с музой, а я с Дайоной лазал по деревьям своего арбустума.

По мере того как Дионисий говорил, лицо Актеона каменело, но остановиться теперь не было ни возможности, ни желания.

– А сейчас меня преследует одно и то же – праздничная процессия и скифские конники, сеющие смерть. Никто не спасется от них. Никто… – Дионисий замолчал. В тишине были слышны шорохи, далекие голоса, шум моря. Поймав взгляд дяди, он повторил, подчеркивая каждое слово: – Я. Еще. Ни разу. Не ошибался, дядя. Ни разу.

– Но и не говорил мне о своем даре, – через некоторое время произнес Актеон.

– Ты не услышал бы о нем и сегодня, не будь положение столь серьезным. До сих пор мои способности приносили мне только печаль. Даже отец…

– Что ж, людей можно понять. Не обещаю, что смогу относиться к тебе по-прежнему… Хотя мои убеждения напоминают мне о том, что не пристало людям отталкивать того, кто выполняет волю богов Олимпа.

– Благодарю тебя.

Актеон кивнул, снова поднялся, быстро заходил по комнате.

– Теперь я тем более не представляю, как должен поступить. К догадкам и подслушанным разговорам добавились видения и сны. Не слишком-то большое подспорье. Мне нужно подумать. Хорошо подумать. Однако уже вечер. У Оригена собираются гости. Я должен быть в их числе.

– Но я… ты…

– Подожди! Ориген пригласил на праздник урожая Ианту. Эта несравненная гетера прибыла из Дельф. Она известная поэтесса, и мне небезынтересно услышать ее стихи. Сейчас я пойду к стратегу. Быть может, в обществе его гостей ко мне придет понимание того, как следует распорядиться возложенными на меня знаниями. А тебе, Дионисий, все же советую хорошенько выспаться.

– Я последую твоему совету. Однако поездка спутала время в моей голове. Когда состоится праздник?

– До него остался всего лишь день. Вот это и волнует меня больше всего.

Когда Актеон входил в дом стратега, Дионисий уже спал. Перед его глазами в мириадах солнечных бликов, отбрасываемых прозрачной морской водой, лучилось улыбкой лицо Зо. Он приблизился, чтобы прикоснуться к ее губам, но они шевельнулись, посылая к его щекам теплые легкие ветерки: «Мое имя – Зо – означает жизнь! Думай о жизни, Дионисий!»

Чудесная, невероятная Ианта оказалась не только умной и красивой женщиной. Ее стихи были глубоки и не по-женски содержательны. Кроме того, она обладала тем редким тембром голоса, который, едва зазвучав, погружал слушателя в состояние отрешенности и забытья. А после отправлял в мир, где существовала только похожая на грациозное животное женщина и ее стихи.

Актеон, даже трудясь над куском мяса, поданным рабом Оригена, не забывал о своем разговоре с племянником. Но, услышав Ианту, расслабился, обмяк.

После стихов зазвучали веселые песни, затем разговор свернул на обсуждение предстоящего праздника. К этому моменту Актеон, как и остальные гости, уже был пьян. Полулежа, он потянулся за очередным канфаром, но нетвердая рука зацепила высокую изогнутую ручку, кубок опрокинулся, и темно-красная жидкость хлынула на пол. Актеон вздрогнул, часто заморгал, прогоняя наваждение, – винная лужа показалась ему лужей человеческой крови. В голове немного прояснилось.