Татьяна Шипошина: Тайна горы, или Портрет кузнечика

— А ты со мной приедешь монастырь восстанавливать? Расписывать стены приедешь? — неожиданно спросил Иваныч, в упор глядя на Мигеля.

— Как фишка ляжет, — отвел глаза Мигель.

— Это не ответ.

— А тебе так сразу все и скажи!

— Хотелось бы.

— Вот выпью свои сто и скажу.

— Хорошо. Я выпью свои сто и подожду, — повел могучими плечами Иваныч.

Мы проводили Дениса и Ваську до обшарпанного двухэтажного здания, стоящего меж чахлых южных деревьев.

На пороге их встретила неприветливого вида тетка — старший воспитатель.

Всклокоченные белые волосы, темные у корней. Одутловатое лицо. Толстая. Голос низкий, прокуренный.

— Явились — не запылились! Беглецы! Недоумки! — обрушила она на ребят водопад ругательных слов.

— Не ваше дело! — огрызнулся Васька.

Честное слово, я бы на такое ответил точно так же!

— Поговори мне! — рявкнула тетка.

Потом тетка повернулась к нам и начала обрабатывать:

— Вы что, хотите их на лето забрать?

— Да, — ответила Жанна.

— И усыновить?

— Да.

— Вы не представляете, какую обузу собираетесь на себя взвалить! Что это за типы! Вот этот, — она почти ткнула пальцем в Ваську, — этот вообще сумасшедший, а тот, старший, дерется, грубит. Слов совершенно не понимает! Асоциальный тип, склонный к бродяжничеству! Даже к воровству!

— А ты его поймала? — буркнул Васька.

— Спасибо, — прервал воспитателя Иваныч. — Мы уже приняли решение. И будем делать то, что решили.

— Еще не поздно переиграть, — возразила тетка. — Директор будет завтра. Это же уголовники! По ним тюрьма плачет!

— А по вам кто-нибудь вообще плачет? — неожиданно для себя самого спросил я. — Хотя бы дома?

Тетка фыркнула:

— Безобразие! Ну, если вы своего так воспитываете! Нет, я директору скажу… Нечего! Нечего им по людям ходить! Пусть сидят, где посажены! Попал в детдом — так не рыпайся! Нечего их баловать!

— Извините, но давать детей или не давать — это не в вашей компетенции, — вышел вперед Иваныч.

Его внушительная фигура подействовала на тетку. Она проворчала:

— Ладно, ладно! Заберете завтра свои сокровища! Мне меньше головной боли будет.

Тут мы переглянулись, вероятно одновременно подумав, что головная боль не оставит эту тетку еще долго.

Потому что у этой тетки, скорей всего, просто больная голова. Независимо от того, кто ее окружает.

Ну а насчет сокровищ — тут она в точку попала, честное слово!

Иваныч и Жанна пошли доделывать дела, Мигель вернулся в лагерь к своей (нашей) докторше, а я двинулся с родителями на съемную квартиру. Мама осталась варить еду, а мы с папой взяли бумагу, краски и направились к морю.

Папа так и сказал мне:

— Все это хорошо, но нельзя забывать и о практике. А она у тебя… увы…

По дороге отец спросил у меня:

— Ты понимаешь, почему мне твои работы не понравились?

— Ну…

Я, честно говоря, не знал, что ответить. Мне самому они не очень нравились.

— А можешь подумать и сказать мне, чем твои работы отличаются от Васькиных?

Опять я не смог выдавить из себя ничего, кроме:

— Ну…

— Понимаешь, Васька, конечно, не умеет рисовать. В общепринятом смысле. Но его душа рвется на бумагу. У него не рисунки. У него — голая душа.

Папа забежал вперед, обернулся и прошел несколько шагов задом наперед, глядя на меня.

— А ты рисовать немного научился. У тебя — рисунки. Но ты даже не догадался, что важен не только рисунок. Ведь у тебя есть душа? Она думает, она переживает? Да?

Тут я мог и промолчать…

— В этом — мастерство художника. Научившись рисовать, не потерять душу. В каждом твоем рисунке должен быть «портрет кузнечика». Даже если ты суперпрофессионал. Понимаешь? Впрочем, это касается не только тебя. И меня касается. И мамы. Может быть, это даже касается не только художников…

Я ничего не ответил отцу. Мне хотелось скорее начать. Я давно уже знал, что хочу отобразить на бумаге.

Когда я расположился напротив горы, я попросил отца:

— Па… ты только не подходи ко мне. Не подсказывай, не помогай.

Отец понял.

— Хорошо, — ответил он. — Свистнешь, когда будешь готов.

«Здравствуй, гора. Это я. Я набрался смелости и сейчас… сейчас постараюсь перенести тебя на бумагу. Вернее, не так…

Конечно, не так. Разве я могу перенести тебя? На бумагу? Целиком?

Нет! Конечно нет!

Я перенесу на бумагу все, что думаю о тебе.

Нет!

Не то, что думаю, — то, что чувствую!

Нет!

Не то, что чувствую… это даже не чувство! Ощущение? Нет… Отпечаток? Нет…