Станислав Родионов - Задание

— Запиши, — посоветовал Петельников.

— Запишу, — упрямо подтвердил Леденцов.

— Куда?

— В толстый блокнот под названием «Мысли о криминальной педагогике, или Приключения оперуполномоченного Бориса Леденцова в Шатре».

Петельников легко встал и прошелся по кабинету, как показалось лейтенанту, с неожиданной радостью. И Леденцов завистливо подумал, что капитан не устает. С девяти тут, раз пять выезжал в город, сейчас двадцать три ноль-ноль, а шаг его силен, торс прям, и плечи развернуты. Вот только чуть потемнели щеки с подбородком. Впрочем, электробритва в шкафу.

— Если бы я записывал свои мысли, то скопились бы тома.

— Почему же не писали, товарищ капитан?

Петельников остановился и заговорил сердито, будто кого обвинял:

— Да потому что я не имею ответа на главный вопрос: почему? Почему человек делает плохо, зная, что это плохо? Тебе попадался преступник, не слыхавший о законах? Вор, не знавший, что нельзя воровать? Убийца, хулиган, насильник, не ведавший о неприкосновенности человеческой личности?

— Нет, товарищ капитан.

— Жестокость в отличие от доброты всегда осознанна… Верно! Каждый преступник нарушает закон осознанно. Но вот почему нарушает, коли осознал? Почему бьют человека, если знают, что тому больно?

— Я об этом думаю, — сказал Леденцов вялым голосом, значащим, что пока ничего не придумал.

Петельников вернулся за стол и глянул на часы. Они лишь подтвердили ощущение времени. За окном давно тьма-тьмущая, в райотделе тихо, да и в городе глохнет шумок. Их рабочий день кончился. Впрочем, если ничего не произойдет в следующую минуту, или через часик, или ночью… Они сидели в тихом кабинете, набираясь сил, необходимых на дорогу до дому. Или просто наслаждались тишиной, впервые выпавшей за весь день.

— Но почему подростки растут криминальными, я знаю наверняка, — сказал вдруг Петельников. — Родители виноваты.

— Только родители?

— Прежде всего. За много лет работы я понял вот что… Главный враг и добросовестных учителей, и наш, и непутевых подростков — их родители.

— Есть и еще враги, товарищ капитан.

— Школа, улица?

— Нет, сами ребята.

— Не уловил.

— Почему мы спрашиваем только с родителей, школы, улицы и не спрашиваем с самих ребят? Ведь им по шестнадцать-семнадцать — люди, граждане. Пьют, курят, работают, влюбляются, детей рожают… Мы все квохчем: трудные подростки… А может, плохие люди?

Петельников с любопытством смотрел на обессиленного товарища, из которого рабочий день высосал и физические силы, и психические. Но вот спорит; едва сидит, а спорит.

— Плохими людьми их сделали родители и прочие взрослые.

— А знаете чем, товарищ капитан? Нетребовательностью. Ну что за работа для здорового парня кончить восемь классов? А учат специальности, тянут за уши. И он знает, что хулигань, безобразничай, кури и пей — все одно восемь классов дадут закончить и специальности научат. Будет он напрягаться?

— Лейтенант, идешь против времени. Есть какой-то педагог, который труд в оценках не измеряет, не наказывает и двоек не ставит.

— А ребят выпустит в жизнь, где труд оценивают, двойки ставят и наказывают?

Петельников хотел выплеснуть на лейтенанта все накипевшее против родителей, все собранное им в квартирных обходах; хотел еще раз, и подробно, рассказать про хладнокровного Желубовского, вздорнейшую бабусю Шиндорги и пьяную маму Ирки, но осекся. Он вспомнил свою мысль, сказанную, кажется, отцу Грэга. Как он ее выразил… Жизнь детей должна походить на жизнь взрослых: те же радости, те же печали, и дело лишь в масштабе. Не об этом ли говорит Леденцов?

— Им бы нагрузочку, товарищ капитан, им бы дело, с них бы спросить… А ребята неглупые. Бледный мне подкинул социальнейший вопросик: почему честный, идейный и одухотворенный человек живет хуже бесчестного, безыдейного и бездуховного? Ведь должно быть наоборот.

— Что ты ответил?

— Не ответил, товарищ капитан.

— Почему?

— Не знаю, а врать не захотел. А вы знаете?

— Бесчестный, безыдейный и бездуховный не живет лучше честного и хорошего человека, а больше только ест, пьет и потребляет барахла.

Леденцова поразила ясность ответа. Но больше поразило то, что сам он это знал давно и прочно. Почему же не ответил Бледному? Или надетый на голову мешок не способствует сообразительности?

Петельников вместо того, чтобы взяться за куртку и уйти домой, достал электрический чайник. Пока кипятилась вода, из шкафчика выплыли две чистейшие фарфоровые чашки, две мельхиоровые ложечки, небольшая фаянсовая ваза с пиленым сахаром, банка растворимого кофе и пачка лимонного печенья. Кофейный запах загадочно все преобразил. Настольная лампа, казенная, имеющая инвентарный номер, засветилась уютным желтым светом; креслица стали мягче и глубже; развеялась вечная прокуренность; натертый пол заблестел тепло, по-домашнему; и стушевались всякие учрежденческие карты, телефоны и сейфы. Оперуполномоченные пили кофе. Казалось, могли бы и дома; да и не кофе пить, а обедать и ужинать, чего не успели сделать раньше. Но они этой уютной и одинокой тишиной кончали трудный день, как бы еще раз все осмысливая и проверяя.