Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

Такого страха Пронька не испытывал ни разу, даже когда били его беляки. Он, не отдавая себе отчета, вдруг попятился, будто наступала на него какая-то незримая беда. Еще бы минута, и Пронька рванулся бы со двора без оглядки. Но вдруг перед глазами всплыло острое личико Спирьки, его запавшие глаза. «Пронь... Тятьку с мамкой жалко... И себя жалко...» И не стало страха. Снова поднялась ненависть. Выглянул из-за сарая: никого. Одним броском, сильным и стремительным, перенесся к дому. Осторожно, затаив дыхание, стал пробираться вдоль стены. С улицы доносились крики, хохот и улюлюканье, а в перерывах Пронька улавливал охрипшие голоса ребят, их кряхтенье и хлопки. «Стараются...».

Вот и окно... Пронька вытаскивает из кармана гранату, распрямляется, заглядывает в окно. «Повезло! — чуть ли не закричал он от радости.— Поднабралось гадов!»

Они склонились над столом, что-то рассматривая. Гришаня показывал. Бубнов стоял рядом и торопливо курил.

...Звякнуло, рассыпалось стекло. В одно лишь мгновение Гришаня увидел в окне мелькнувшее очень знакомое лицо и гранату, волчком завертевшуюся на столе.

Взрыва Гришаня не слышал.

Седьмой полк «Красных орлов» после короткого, но тяжелого боя в Буканском отходил к Бутыркам, где по распоряжению Колядо уже готовились позиции для нового боя.

Измотанный партизанами белогвардейский особый полк остановился в Буканском ждать подкрепления.

Партизаны двигались приборовой дорогой. Слева, как стена, бор, справа, куда ни глянь, — степь и степь, по-зимнему безжизненная, серая, унылая.

Только далеко-далеко в стороне и позади сновали партизанские разъезды, то приближаясь, то пропадая из виду. Дул резкий холодный ветер, кружились редкие снежинки, падая на дорогу, на смерзшуюся в каменные кочки грязь. Лица и руки людей, словно крапива, жег мороз, а ветер продувал одежду насквозь. Многие были одеты еще по-летнему и коченели на ветру.

Артемка то и дело отворачивал посиневшее лицо от ветра и все норовил пустить Воронка вслед за Костиным конем. Костя оглянулся, засмеялся:

— Э, так не пойдет, Космач. Нечестно. Пристраивайся рядом. Скучно без тебя.

Артемка подъехал, еле разжал губы:

— Ну ветер! Что твой огонь: так и жжет.— И вдруг, заметив интенданта, дядьку Опанаса, ткнул Костю в бок: — Вон кому, видать, хорошо. Усы, вишь, какие? Теплые.

Костя взглянул, хохотнул. Крикнул Цибуле:

— А что, дядя, с усами теплее на ветру?

Цибуля разгладил заиндевевшие пышные усы, заулыбался, и лучики стариковских морщинок сбежались к глазам.

— Губе тепло. Слюна не стынэ. Бачишь? — и сплюнул.

Вокруг засмеялись.

И снова лишь тарахтят по стылым кочкам колеса, поскрипывают подводы, фыркают кони... Покачивается в седле Костя, задумался, глаза непривычно погрустневшие.

— О чем думаешь? — спрашивает Артемка.

— По дому соскучился, Космач... По работе своей...

Чудно Артемке: у Кости есть дом! Почему-то ни разу в голову не приходило это. Казалось, что Костя сам по себе на земле живет. Артемке становится вдруг неловко, что ничего не знает о Косте, о своем добром друге. Спросил тихо:

— А мама есть у тебя?

— Есть. И батя есть, и две сестренки. Богатый я, Космач. Только не видел их долго. Два года. Соскучился... Как ушел в семнадцатом с красногвардейцами, так до сих пор...

— Далеко они?

— На Урале. Город Златоуст. Слыхал? Там теперь уже Советская власть.— И потом мечтательно: — Эх, туда бы сейчас, посмотреть, что и как! К своим бы на минутку заскочить. Батя постарел, наверное, а сестренки уже большие... Или бы на завод, да встать к своему станочку! Ты не видел, Космач, как железо режут? Не видел. А посмотрел бы разок — навсегда влюбился бы... Ты знаешь что? Как покончим с Колчаком, приезжай ко мне в гости. Все покажу тебе, расскажу — ахнешь! Приедешь?

— Приеду, Костя. Обязательно. Я теперь тебя ни в жизнь не забуду.

Костя хлопнул Артемку по плечу.

— Ну-ну, Космач. Мы еще повоюем вместе. А... платочек-то не потерял? — спросил неожиданно.

— Какой платочек?.. А!.. Нет... У меня он...

— Не теряй, Космач. Я вот потерял, и тяжело теперь...

И замолчал. Надолго.

Примолк и Артемка. Задумался о своем. О Настеньке. Скорей бы домой, скорей бы в Тюменцево. Скорей бы строить коммуну. Вместе со всеми. С Настенькой, Пронькой, Спирькой...

Поднял Артемка глаза — степь, широкая, тусклая, холодная. Впереди зачернело село. «Бутырки,— отметил про себя Артемка.— Сейчас отогреемся, чаю попьем». И весело глянул на Костю: