Николай Вурдов - Робинзоны студеного острова

Здесь едва не вышла осечка. Женщина-врач заставила нас раздеться по пояс, внимательно слушала через свою трубочку.

— Дышать глубже! Не дышать! Дышать! — резко командовала она. Мы старались.

— На работу поступать думаете? — спросила она после осмотра.

— Да, на время каникул, — ответил я.

Врач с сомнением покачала головой и тихо сказала своей помощнице:

— У обоих дистрофия.

Это слово мы хорошо понимали. Дистрофик — значит, истощенный, доходяга.

— Да какие мы доходяги? — не выдержал Борька. — Я до войны боксом занимался. Смотрите мускулы: во! — согнул он руку в локте.

По правде сказать, никаких боксерских мускулов я у него не увидел, но в свою очередь резонно заявил врачу:

— Поступим на работу, получим рабочую карточку — сразу поправимся.

Она невесело улыбнулась и стала что-то писать.

Борька незаметно толкнул меня в бок и подмигнул — клюнуло, мол.

— Уф! Пронесло, — с облегчением вздохнул я, когда мы вышли в коридор со справками в руках. — Хорошо что не спросила, куда поступаем, а то бы ни за что не дала.

— Это уж точно, — согласился Боря и забрюзжал: — Дистрофики, дистрофики, а где сейчас найдешь жирных? Сама она настоящий дистрофик — кожа да кости.

Старый, дребезжащий, подпрыгивающий на стыках рельсов трамвай с кусками фанеры на месте разбитых стекол вез нас на Факторию, в управление тралового флота, за восемь километров от города. Линия была одноколейная, и трамвай подолгу стоял на разъездах, ожидая встречного. В вагоне вместе с нами ехал восьмиклассник из нашей школы Толя Гулышев.

— Куда направились, братцы-кролики? — поинтересовался он.

— В траловый флот.

— Уж не в экспедицию ли поступать?

— А ты что, тоже туда? — обрадовались мы с Борисом.

— Я уже работаю там, — со скромным достоинством ответил Толя и, немного помолчав, добавил: — Третий день.

Мы с завистью смотрели на него. Кто знает, примут ли нас, а он-то уж наверняка поедет с экспедицией.

Одет был Толя в старенький ватник, рабочие брюки и видавшие виды сапоги, но все это сидело на нем ладно, аккуратно, а серая кепка с «соломбальским» заломом придавала ему даже щеголеватый вид.

Черноволосый, быстроглазый, всегда улыбающийся Толя был заядлым голубятником и лучшим футболистом нашей улицы. Все голубятники от улицы Урицкого до Поморской — народ лихой, отчаянный — знали и уважали его. Толя играл в юношеской футбольной команде «Спартак». Играл он здорово — просто залюбуешься. Но это было в прошлом году. Теперь все было иначе: в футбол с полуголодного иждивенческого пайка не заиграешь!

Хорошо иметь такого товарища в экспедиции. Но еще неизвестно, примут ли нас.

Волнуясь, мы зашли в отдел кадров…

Оттуда выскочили сияющие:

— Приняты! Приняты!

На обороте наших свидетельств о рождении был поставлен штамп:

«Архангельский траловый флот.

Принят 15 июня 1942 г.»

Кажется, такой радости я не испытывал ни разу в жизни. Пусть предстоит опасная морская дорога, пусть ждет тяжелая работа у моря, на скалах (об этом нас предупредили в отделе кадров), но ведь это и есть настоящая жизнь. Жизнь, наполненная романтикой, приключениями. Не об этом ли мечтали мы с детства?!

Умерил наши восторги работник подсобного хозяйства. Он вручил каждому штыковую лопату и подвел к группе ребят, которые усердно вскапывали под огород большой пустырь около столовой.

— Нашего полку прибыло! — приветствовал нас Толя Гулышев.

Остальные ребята никакого энтузиазма по этому случаю не проявили, продолжали копать. Мы тоже налегли на свои лопаты — да так, что скоро стало жарко, пришлось сбросить пиджаки.

Огороды. Они появлялись тогда на каждом пустующем клочке земли: после тяжелой голодной зимы архангелогородцы возлагали на огороды большие надежды.

А наша экспедиция? Она ведь также отправляется не за открытиями, а за продовольствием для голодающего города.

Членами экспедиции были в основном школьники от четырнадцати до семнадцати лет, но немало ребят пришло и с производства. Они называли себя «работягами». Ребята приглядывались друг к другу, чувствовалось, что еще не успели по-настоящему познакомиться. Лица у всех были истощенные, бледные от постоянного недоедания.

Среди «работяг» самой заметной фигурой был Саня Потапов, парень лет семнадцати, высокий, сутуловатый, с грубоватыми чертами лица и тяжелым немигающим взглядом. Говорил он резко, отрывисто, часто покрикивал на ребят, что помоложе. Рядом с ним, как верный адъютант, всегда держался Петя Окулов, по прозвищу Булка. Его слегка вздернутый нос и живые глаза выдавали характер веселый и бойкий, но он, подражая Сане, напускал на себя хмурость и держался с большим достоинством.