Владимир Шустов - Карфагена не будет

Гости группами и поодиночке разбрелись по городку. В сборных легких домиках было уютно и светло. На свежевымытых полах — чистые половики. Широкие окна занавешены марлей — защита от комаров и мошек. Кровати заправлены по-военному — одеяла и подушки в одну линию. На тумбочках — книги, тетради. У березовой рощи, шагах в сорока от реки — тесовый навес. Под ним — готовые к уборочным работам трактора, комбайны, жнейки… Чуть поодаль, на отшибе у холма — землянка с табличкой над входом. На табличке строгая надпись: «Брось папиросу! Курить нельзя!» И рядом вторая, крупная: «Бензин!»

«Дон-н-н… Дон-н-н… Дон-н-н…» — прозвучал сигнал.

— Обед! — крикнул кто-то. — На обед идите!

Вместе со взрослыми пионеры уселись за длинные столы, разоставленные прямо под открытым небом, с аппетитом поели жирных щей с бараниной, гречневой каши с молоком, выпили до кружке кофе и, немного отдохнув, стали готовиться к выступлению. Иван Полевой, отобрав несколько комсомольцев, оборудовал сцену. Механизаторы принесли и растянули на лужайке перед кухней новый брезент, поставили стулья для оркестра. Один за другим со всех сторон к театру собирались зрители и рассаживались прямо на траве. Концерт самодеятельности начался. Косте было поручено вести программу.

Вспотевшие от смущения музыканты, налетая друг на друга, кое-как вышли на сцену, сели, пошептались и взялись за инструменты. Играли они неплохо, а поборов смущение, так разошлись, так разохотились, что вместо трех исполнили пять песен.

— Теперь послушайте пение, — возвестил Костя. — Выступает хор под руководством Аленки… Алены Хворовой!

Певцы стали полукругом. Аленка вышла вперед, огляделась и совсем было собралась заводить частушки, да вдруг заволновалась. Конферансье выслушал ее шепот и забегал: оказывается, не было баяниста.

— Как получилось такое… — ахал Костя. — Что делать-то будем? Отменять номер?

— Обеспечьте немедленно, — наступала девочка. — Хоть из-под земли доставайте баяниста!

— Не умею я играть, — отрезал Никита, когда раскрасневшаяся хористка напустилась на него. — Пусть играет струнный!

— Баян для хора нужен!

Зрители зашумели. Смятение артистов породило массу веселых шуток. Многие механизаторы закурили. Над поляной повисли нити табачного дыма. И тут на глаза Аленке попался Демка Рябинин. Она обрадовалась, схватила его за рукав и без лишних слов потащила на сцену.

— Куда тянешь? — слабо сопротивлялся Демка.

— На баяне будешь играть! Говорю, что будешь!..

— Не выйдет…

— На школьном вечере играл? Играл! Будешь и здесь!..

— Демка, выручай, — шепнул ему на ухо подоспевший Костя. — Конфуз получается: люди ждут, а мы тянем.

И Демка повиновался. Он вышел на сцену, взял со стула баян, привычно перекинул через плечо ремень, легко развел меха, и плавные, мелодичные звуки полились. Баян то грустил о чем-то, то безудержно веселился, позабыв тоску. Аленка расправила складки белого с красными маками праздничного платья, подбоченилась и, взмахнув над головой яркой газовой косынкой, поплыла по кругу.

Все следили за стройной гибкой фигуркой танцовщицы, время от времени подбадривая ее короткими возгласами:

— Это — по нашему!

— Балет!

А баян ударил дробную плясовую, замер на миг и рассыпался замысловатым перебором. Аленка притопнула каблуками желтых туфель, выпрошенных у сестры специально для выступления, и запела:

Хор дружно повторил две последние строки, и Аленка снова поплыла по кругу. Ленька Колычев смотрел на нее и не узнавал. Как это он раньше не замечал, что глаза у Аленки золотистые, задорные, с искоркой. И волосы совсем не льняные, а тоже будто золотистые. Слушая запевки, он испытывал неловкость, смущенно оглядывался. Ему казалось, что сидящие обращают внимание на него и шепчут: «Это он сочинил. Деловой парень, молодец!» Каждую новую частушку зрители встречали бурей рукоплесканий. Когда хор пропел об Иване Полевом, тот поспешно спрятался за спины товарищей и, отбиваясь от них — его просили подняться, оправдывался, словно был в чем-то виноват:

— Трактор у меня такой, больше нормы горючего не употребляет!

— Не скромничай, — возражали ему, — слава добрая на месте не стоит! Слушай, что ребятня-то поет! Ха-ха-ха!.. Прямо в самую точку попали.

— Ловко!

Эту частушку исполнял Гоша Свиридов. Чуть покачиваясь, вышел он на середину сцены и, сжимая руками виски, что по замыслу показывало жестокую головную боль, пропел: