Джин Литтл - Неуклюжая Анна

Все было запаковано. Во время последнего ужина во Франкфурте им пришлось сидеть на ящиках.

— Тут теперь так одиноко, — глядя вокруг огромными от тревоги глазами, прошептала Фрида.

Папа всё время смеялся. Он как будто долгое время боялся смеяться, но теперь все страхи исчезли. Он знает, куда их везет, будущее спокойно и надежно.

— Нам не должно быть одиноко, — подбадривал он остальных. — Мы же все вместе. Мы начнем всё с начала, все Зольтены вместе. Нам просто надо набраться смелости. Какую же нам спеть песню для храбрости?

Гретхен, а не Анна, ответила первой.

— Мои мысли так вольны, — закричала она.

Анна почувствовала себя куда веселей, когда голоса разогнали тени и наполнили пустой дом радостными звуками.

Внезапно девочке изменил голос, и она замолчала. Никто, кроме неё, не заметил — мама снова плачет. По маминым щекам текли слезы. Пока все остальные радостно и бодро допевали песню, Анна всё глубже погружалась в одиночество и страх. Тут она увидела, что папа улыбается маме, и снова взглянула на неё.

Хотя у мамы на щеках ещё не высохли слезы, она уже громко пела вместе со всеми.

В первый день путешествия у всех, кроме Анны, началась морская болезнь. Папа с побледневшим лицом отказывался есть, но всё-таки держался на ногах и даже отправился с младшей дочкой на ужин в большую пароходную столовую. Но остальные, даже Руди, только стонали, лежа на койках.

Анна не могла понять, в чём дело. Она замечательно себя чувствовала. Лучше, чем замечательно. Превосходно! Ей нравилось сохранять равновесие, когда палуба, казалось, уходит из-под ног. На земле она всегда спотыкалась и падала, но здесь, когда корабль покачивался на волнах, тело девочки ритмично качалось вместе с ним. Ей не надо было ни за что цепляться, чтобы сохранить равновесие. Она держалась на ногах крепче всех, даже крепче, чем папа. Как ей хотелось, чтобы остальные это заметили, но все были слишком заняты своей морской болезнью.

Ей ужасно нравилось громкое урчание пароходной машины и все новые впечатления. Может, она сама превратилась в какую-то новую Анну? В огромной столовой, где она заказывала ужин, глядя в длиннющее меню, которое не могла прочесть, она сидела гордо, словно королева, и, несмотря на глупое меню, чувствовала себя обновлённой и полной сил.

— Поешь что-нибудь со мной, — уговаривала она папу.

Папа улыбался, глядя на то, как откровенно счастлива его дочка, но отрицательно качал головой даже при простом упоминании о еде. Анна ела быстро, догадываясь, что если придется слишком долго глядеть на жаркое, папе тут не высидеть. Какая жалость, они теперь всё время вдвоём, и опять ничего хорошего. Ну вот, он уже закрывает глаза, чтобы не смотреть на еду.

Тут ей внезапно пришла в голову замечательная мысль. Она так ещё и не заговорила по-английски, а они всё ближе и ближе к Канаде, так что дальше откладывать некуда. Почему бы не попытаться прямо сейчас? Момент для этого самый подходящий, никого, кроме папы, нет, а он будет счастлив и не станет над ней смеяться за какую-то глупую ошибку.

Она судорожно соображала, что бы такого придумать. Может спросить, когда они прибывают в Канаду?

Нет-нет, ясно же — она знает ответ. Что-нибудь ещё, поумнее…

— Ты кончила, Анна? — спросил отец, когда она перестала есть и задумчиво уставилась в пространство. Он уже немного отодвинулся от стола. — Я бы хотел пойти проведать маму.

Анна прекрасно знала, как мама. Она лежала, свернувшись калачиком, и не желала, чтобы с ней даже разговаривали. Когда у мамы дома бывали мигрени, Гретхен обычно возилась с ней, приносила попить, взбивала подушку, задергивала занавески. Но теперь Гретхен сама была больна. Анна, единственная, кто остался на ногах, робко спросила маму:

— Мама, хочешь воды?

Мама даже не повернула головы.

— Нет, нет, оставь меня в покое, — простонала она и добавила, — и говори по-английски.

Теперь папа хочет, чтобы они проведали маму.

— Анна, ты слышала, что я сказал? — спросил он, поскольку она продолжала сидеть, не двигаясь.