Владимир Добряков - Взлетная полоса

Мой друг! История с твоим братом и Галей взволновала меня. Но почему-то кажется, что все у них в конце концов будет хорошо. Почему? И сама не знаю. Возможно, мы, девчонки, так устроены: мечтаем о счастливом исходе. Хотя ты прав, в жизни много неожиданного и горького. Целиком согласна с тобой: жестоко и несправедливо делать больно человеку… Тем паче, любимому.

Мой друг, а та «красивая девочка», с которой сидишь за партой… Ты в самом деле равнодушен к ней? До свидания. Н. »

В кошельке вместе с письмом лежал и маленький кусочек мела.

Ну и умница же! Я тут же сел к столу (благо к вечеру Валера вновь испарился из дома) и на целой странице клятвенно уверял Надю, что сам я тоже, как ни странно, ужасный собственник и что местоимение «моя» — самое лучшее из всех местоимений. Поделился и последними новостями о Валере: «Сегодня он получил письмо от какой-то Наташи. Конверт духами пропах. Мне это особенно не понравилось. Надя, почему ты задаешь странные вопросы о «красивой девочке»? Разве я не писал, что самая умная и самая красивая девочка в Советском Союзе живет в нашем городе и даже в нашем дворе? Номер дома у нее 30, а квартира — 52. До свидания. Тысячу раз твой друг».

Спустившись во двор, где посвистывал холодный ветер, я прошел к эстраде и на крайней доске нарисовал мелом крестик. В темноте он не был заметен, но утром его может увидеть каждый. Увидеть-то может, а догадаться, что обозначает, не дано никому. Только один человек поймет — Надя.

А утром я посмотрел в окно и ахнул — все огромное пространство двора занесено снегом. Вот и зима!

Снег шел весь день. На переменках мы выскакивали на улицу и, шалые от радости, играли в снежки. Казалось, весь город заразился этой веселой игрой. Снежки испятнали бетонные столбы, державшие на вытянутых стрелах троллейбусные провода, стволы деревьев, заборы, спины девчонок.

Снежные нашлепки усеяли и голубые доски дворовой эстрады. Но я все же отыскал глазами белый крохотный крестик и снова порадовался Надиной выдумке.

Крестик на следующее утро исчез. В этот день в снежки уже не играли. Небо очистилось от туч, словно напомнив, какое оно синее и высокое. Молодой снег под лучами солнца блестел ослепительно, было больно смотреть. И мороз покрепчал, пощипывал носы и уши. В кепочке, как два дня назад, не выбежишь.

Настала пора вытаскивать из кладовок санки, лыжи, клюшки. Двор будто исхлестали бичами — во все стороны разбежались лыжные дорожки, а хоккейные шайбы (пока не установили деревянные щиты и не залили лед на площадке) гоняли на каждом подходящем и утрамбованном ногами пятачке.

Вот на таком-то пятачке, недалеко от скамейки, где когда-то я сидел и наблюдал за Надиным балконом, и случилась история, о которой до сих пор вспоминаю с волнением и немножко с гордостью.

Как и многие мальчишки, хоккейную шайбу я начал гонять чуть ли не с самого рождения. Клюшек у меня перебывало не меньше десятка. И самодельные — их помогал мастерить Валера, и обыкновенные палки с загнутым концом, и покупные, из магазина «Спорттовары», — гладкие, клееные, с длинными ручками и широкими, захватистыми крючками, которые я старательно обматывал изоляционной лентой. Играл я вполне прилично, неплохо владел обводкой и не особенно робел, когда надо было вступать в силовую борьбу.

Два дня подряд после школы мы сражались на снежной, утоптанной до ледяного блеска площадке перед тридцатым домом. Конечно, если бы играли на ледяном поле, на коньках, то матчи проходили бы еще азартней, и я мог бы в полной мере показать, на что способен. Но даже и без коньков я лихо метался по площадке, выделывал хитроумные финты и бросал шайбу в узенькие ворота с такой точностью, что сам удивлялся. Я все время как бы чувствовал взгляд Нади. Ведь в любую минуту она может подойти к окну и наблюдать за нами. Несколько раз мне явственно чудилось, что за голубоватым отблеском оконного стекла вижу ее лицо. И не ошибся. Надя это подтвердила в письме.

Седьмое письмо Нади. «Здравствуй, мой друг! Какие мы с тобой собственники — «мой», «моя». А не лучше ли — «наше»? Согласен? Наше солнце, наше небо, наша березка, наша дружба. Значит, общая — твоя и моя. Даже пословица есть: разделенное горе — полгоря, разделенная радость — двойная радость.

Теперь о письме неизвестной Наташи. Мне это тоже не нравится. Представила: вдруг такие же письма, какие пишешь мне, ты стал бы посылать еще какой-нибудь девочке. Ужасно обиделась бы. Это ревность? Ну и пусть! А конверт меня не встревожил. Наоборот. Трудно поверить в глубину чувств, если они нуждаются в опрыскивании духами.