Владимир Добряков - Взлетная полоса

Пятое письмо Нади. «Здравствуй, мой друг. Четыре дня прошло, как похоронили бабушку. Ты знаешь об этом? Да, ее уже нет. Когда лежала здесь, на столе, неживая, с уставшим и спокойным лицом, она еще была наша. А теперь смотрю на ее пустую кровать, где без сна, задыхаясь, провела она столько ночей, боясь застонать, чтобы никого не потревожить, и понимаю, как стали мы одиноки.

Мне и раньше хотелось, а сейчас особенно, посвятить себя медицине. Дарить людям здоровье, бороться за их жизнь и облегчать страдания — что выше и благородней? Очень хочу стать врачом, хорошим врачом, умелым, понимающим. Только смогу ли?

Я долго не писала тебе. Но теперь ты знаешь причину. До свидания. Напиши мне. В твоих письмах я черпаю силу и бодрость. Н. »

Возвращение брата из армии отметили торжественным семейным ужином. Отец, кажется, превзошел самого себя. В сервизном блюде горкой белел салат оливье, узкую тарелку-селедочницу заполнил паштет его собственного приготовления, а тушеный, со специями кролик источал такой дух, что Валера, втянув носом не меньше четырех литров воздуха, блаженно сказал:

— Теперь-то наконец верю — дома. Ах, батя, в наше бы тебя подразделение вместо ошибки природы — старшего сержанта Куценко. Дал же бог человеку талант: из любого хорошего продукта приготовит несъедобное блюдо.

Видно, и правда старший сержант Куценко не баловал личный состав подразделения вкусной пищей, брат съел чуть ли не половину кролика и все подкладывал себе в тарелку салат.

Под такую мощную закуску он уже не единожды наполнял свою стопку, в чем скоро обогнал отца.

Когда Валера снова взялся за графин, мама спросила:

— Ты не слишком увлекся? — и накрыла рюмку ладонью.

— Ну, по такому случаю… — Валера вопросительно посмотрел на отца. — Батя, скажи…

— Понятно, случай знатный, кто спорит… только ведь градусов в ней… — И отец постучал ногтем по графину с водкой, настоянной на корочках лимона. — Горит… К тому же, сынок, теперь у нее вот спрашивай, у Галочки.

— Галочка-то разрешит! — Валера обнял ее за плечи, заметно смуглевшие под полупрозрачным нейлоном белой кофточки. — Как, товарищ старшина, можно? По причине возвращения из вооруженных сил?

Я подумал, что Гале, казавшейся рядом с ним маленькой и хрупкой, вряд ли понравилось, как он уверенно и твердо обнял ее своими большими руками.

— Не знаю, имею ли на это право — запрещать, разрешать. — Она чуть вскинула голову и тряхнула короткими каштановыми волосами, словно освобождаясь этим движением от его рук.

— А вот за это твое право можно и поднять! — сказал отец и добавил: — По последней. А то в самом деле увлеклись, в голову ударяет. Сколько на ней, проклятой, людей сгорело!

— Мне-то чего бояться! — пошутил Валерий. — Своя пожарная команда рядом.

— Слышал, за что тост? — с нажимом спросил отец.

— Батя, усек, — так же шутливо сказал Валера. — Тост за командира. За товарища старшину. Галочка, за тебя! Чтоб старшина ты была у меня по всем правилам!

Хоть случай и торжественный, но выпил Валера, по-моему, все-таки лишнего.

В этот раз провожать Галю пошел не я, а Валера. Мама, правда, сказала, что в таком состоянии ему лучше бы остаться дома, но брат лишь усмехнулся.

— Что, пьян? Ничего, сегодня мне разрешается. И кто сказал, что пьян? Извиняюсь, ни в одном глазу.

Возвратился Валера минут через двадцать, и я удивился, что так скоро. Упражнение по английскому приготовить я еще не успел и, сидя за письменным столом, не прислушивался, что говорили в другой комнате. Лишь когда открылась дверь, услышал недовольный голос Валеры:

— Не надо на меня, батя, танком идти. Она гордая, а я что, не человек? Тоже могу обижаться.

— Тебе-то на нее обижаться нечего.

— Ладно, батя, сами попробуем развязать узелки.

Валера закрыл за собой дверь, и я вопросительно взглянул на него, как бы предлагая продолжить разговор. Но брат говорить о Гале не захотел. Постоял с минуту над моим «черным списком» и усмехнулся, шевельнув пышными метелочками усов.

— Самовоспитанием занимаешься. Дело знакомое. Давно висит?

Я сдержанно ответил:

— Почти месяц.

— Скоро снимешь.

— Почему?

— Надоест.

— Ну зачем ты так? — с горячей обидой сказал я. — Еще не знаешь ничего, только приехал, не увидел, не разобрался, и сразу — «надоест».

— А сам-то чего в бутылку полез? Нервные все какие… Я это к чему? Не такие вот плакатики и обещания человека формируют, а неумолимые железные обстоятельства.