Михаил Львовский - Сигнал надежды

В заплаканных Люсиных глазах обиду и отчаяние сменила ярость.

— Я бы со всеми ними не знаю что сотворила!

— А я о другом думаю, — ответила Таня. — Ветеринар, грамотный человек, а что такое сырок из тумбочки после полостной операции, не знал.

— Знал! Я не только двадцать раз в тумбочке шарила, я ещё объяснила всё.

— Ещё хуже. Не поверил. Подумал: «Раз ничего не болит, я уже здоров». Это и есть самое страшное… Не бойся, Люська, обойдётся. У каждой могло случиться.

— О чём ты, Таня? Александр Николаевич четыре часа операцию делал! Спас! Да пусть бы меня засудили, только бы этого сырка не было… — Опять девушку начали душить слёзы.

— Всё, Люся, всё! Не в парикмахерской работаем… Я пошла, а ты не засиживайся тут. Возьми мою пудреницу. И чтобы ни одной слезинки!

Таня ушла.

Анатолий Егорович сидел один в своей четвёртой палате. На подоконнике работал портативный цветной телевизор, и бывший лётчик, приглушив звук, наслаждался фигурным катанием. Выглядел он очень хорошо. Повязки не было и в помине. По временам бывший лётчик с удовольствием сжимал в кулак пальцы левой руки и радовался, что это у него получается.

Ему захотелось усилить громкость, и, когда он слегка повернул одну из ручек телевизора, на фоне мелодии «Бессаме мучо» раздался голос комментатора:

— Сабине семнадцать лет. Двадцать один год её партнёру.

Ещё несколько секунд, но уже совсем другими глазами смотрел Анатолий Егорович на великолепную пару танцующих фигуристов, а потом выключил звук и увидел себя в те далёкие времена, когда ему было столько же лет, сколько партнёру прекрасной Сабины. И короткую очередь «мессершмитта», и тонкий дымок в хвостовой части фюзеляжа неожиданно клюнувшего «Яка». Дымок быстро превратился в чёрный хвост, когда «Як» нырнул в облака, а на родном аэродроме, куда Карташов всё-таки довёл свой самолёт, этот чёрный дым жирными клубами повис над посадочной площадкой. Анатолий Егорович увидел всё это под музыку «Бессаме мучо», которая гремела в его ушах. А перед тем как видению исчезнуть, голос телекомментатора произнёс:

— Сабине семнадцать лет. Двадцать один год её партнёру.

В палату номер четыре вошла Таня.

— Александр Егорович, а я за вами. Гулять, гулять, гулять.

— Прекрасная пара, — сказал Тане бывший лётчик-истребитель, кивнув на экран телевизора. — У меня тоже в детстве были коньки, фирмы «Нурмис». Я их верёвками привязывал к валенкам.

В коридоре, где среди прочих сидели хилые балбесы и их длинноногие подружки с трогательными кулёчками, Таня привычно взяла Александра Егоровича под руку. Карташову поминутно приходилось раскланиваться не только с балбесами, но и с их подружками. Карташов и Таня шли не спеша. Чувствовалось, что так было уже не раз и оба привыкли к встречным улыбкам и почтительному шушуканью за их спинами.

В гардеробе Таня и Карташов надели плащи. Дождя на улице не было, но вот-вот мог начаться.

— Прекрасно! — сказал Анатолий Егорович, когда они шли по широкой асфальтовой аллее больничного сада. — А в Москве давно уже минусовая температура. Вы знаете, что я в понедельник выписываюсь?

— Знаю, — ответила Таня.

— Представьте, стосковался по дому.

— Это естественно.

— Я буду скучать без вас.

— Я тоже.

— Как же быть?

— Никак. Скучать, если скучается.

— Тоже правильно. Иначе жить не интересно, да? Я способный ученик?

— Смышлёный.

— Вы знаете, я с вами за всю свою жизнь выговорился. С вами и с соседями по палате. Они теперь про меня знают то, что ни сыновьям, ни внукам неизвестно. Обо всём выспросили! Ваша работа?

— Нет. Вы прожили такую жизнь…

— А почему мои собственные дети никогда ни о чём не спросят? Ну вот, опять вы у этого места остановились… Почему мы здесь всегда обратно поворачиваем?

Перед Карташовым и Таней, как по линейке, стеной выстроились тополя. Но была в этой стене лазейка — небольшая, выложенная кирпичом, дорожка. Карташов прошёл по этой дорожке несколько шагов.

— Анатолий Егорович! — крикнула ему вслед Таня. — Вернитесь!

— Почему?

— Дождь начинается…

— Подумаешь, две капли!

За стеной из тополей звучали голоса. Карташов сразу узнал среди них Машин.

— Славик, твоя подача. Ноль — два.

А потом сухой характерный стук пинг-понговского мячика.

— Там в пинг-понг играют. Идите сюда, Танюша!

Маша резалась в пинг-понг с каким-то длинноволосым малым. По обыкновению, больничный халат-хламида был обёрнут вокруг её не слишком тоненькой фигуры. Волосы выбились из-под белой шапочки и мокрыми прядками прилепились к потному лбу.