Михаил Львовский: «В моей смерти прошу винить Клаву К.»

version="1.0" encoding="utf-8"?> child_prose Михаил Григорьевич Львовский «В моей смерти прошу винить Клаву К.»

В книгу «Сигнал надежды» вошли повести и киноповести, посвященные разнообразным проблемам подрастающего поколения. Это вопросы нравственного и эстетического воспитания. Герои повестей заняты поисками места в жизни, стремлением понять себя, определить отношения с товарищами, учителями, родителями; они переживают первые радости и горести жизни, первую любовь. Три повести автора сложились в трилогию: «Я вас любил», «Точка, точка, запятая…», «Это мы не проходили». Фильмы, поставленные по этим повестям, отмечены призами на всесоюзных и международных фестивалях, премиями ЦК ВЛКСМ. В сборник вошли две повести из трилогии. Киноповесть «Сигнал надежды» («Сестра милосердия») на Всесоюзном конкурсе на лучший сценарий, проводившемся в ознаменование шестидесятилетия ВЛКСМ, получила главную премию.

Я влюбился в Клаву Климкову, когда мне было четыре года. Это случилось в понедельник. В первый раз детей сдают на пятидневку в детский сад именно в этот тяжёлый день. Мы шли по улице. Папа размахивал синим мешком с моими вещами, на котором крупными буквами было написано «Серёжа Лавров», а мама всё время раскрывала огромную сумку, висевшую у неё на плече и вытаскивала оттуда замусоленную бумажку.

— Майки две?

— Две!

На папе были узкие, «в облипочку» джинсы, самый «писк» по тем временам.

— Трусы? — с замирающим сердцем спросила мама.

Мой отец закудахтал.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ты становишься похожей на глупую наседку и делаешь из нас банальных «женатиков».

Они были очень молоды тогда, мои родители.

— Там заведующая — тигрица. Чего-нибудь не хватит, опять не примут, как в прошлый раз.

— В прошлый раз ты забыла справку об отсутствии инфекционных заболеваний, растяпа.

— Купи мне мороженое, — жалобно попросила мама. — Может быть, оно меня успокоит.

Папа подошёл к ларьку и вернулся с брикетиком, который держал двумя пальцами так, словно это был не сливочный пломбир, а дождевой червяк.

— На, истеричка!

— Как ты думаешь, Серёжка будет реветь? — спросила мама, облизывая мороженое.

— Поревёт и перестанет. Как все нормальные дети.

— На целых пять дней! — Мама дала мне лизнуть мороженое. — Серёженька, ты хочешь в детский сад?

— Хочу! — храбро сказал я.

— Старик, а плакать не будешь? — спросил меня папа.

— Буду, — ответил я и, когда мы оказались в небольшой комнате, увешанной детскими рисунками и всевозможными объявлениями, разъяснявшими родителям их права и обязанности, честно выполнил своё обещание.

Я орал благим матом, валялся по полу и дрыгал ногами. Я терзал детсадовскую панаму, которую пытались на меня напялить. Растерянные нянечки и воспитательницы, поначалу хлопотавшие вокруг меня, приговаривая: «Серёженька умный мальчик, Серёженька плакать не будет», отступились, когда я начал кусаться.

Мама рыдала, прислонившись к папиному плечу.

— Я этого не вынесу, — всхлипывала она, — это выше моих сил…

Действительно, мамино сердце должно было разрываться от жалости, потому что я схватил её за ногу двумя руками и прижался к ней мокрой щекой.

Папа стоял с каменным лицом.

— Твоё порочное воспитание! — сказал он и попытался отодрать меня от маминой ноги.

Тогда я схватил за ногу папу. Сначала я орал «мамочка», а теперь «папочка».

У папы тоже глаза наполнились слезами.

«Тигрица», заведующая детским садом, сидела за письменным столом и спокойно пила чаи вприкуску из детской кружки с цветочками.

— Ничего не выйдет, — сказала она. — Придётся звать Клаву Климкову.

— Клава Климкова! — сразу же послышалось за дверью.

— Климкова Клавочка! — прозвучало где-то за окном, в которое заглядывали ветки каштана с пожелтевшими листьями. — Иди сюда, Клава. Тут опять один мальчик плачет.