Михаил Львовский - «В моей смерти прошу винить Клаву К.»

— Пошли! — сказал он.

Оказалось, просто выпивший.

— Она устала, — ответил за меня Лаврик.

А я рискнула. Пусть втроём помучаются.

— С удовольствием, — сказала я и встала; парень нетвёрдой походкой поплёлся за мной.

Туська ушла, и мы остались втроём: я, Клава и этот Лавр.

Клава убила у меня на щеке очередного комара и засмеялась. Я обернулся к Лавру. Он неотрывно смотрел на Туську, как рыболов на поплавок, в любую секунду готовый выдернуть леску, как только поплавок начнёт дёргаться или тонуть.

— Ты что за неё так боишься? — спросил я. — Туська…

— Татьяна, — поправил меня Лавр.

— В общем, за неё не надо бояться, она, если что…

— Терпеть не могу пьяных, — опять перебил меня Лавр.

— Смотря каких, — неожиданно высказалась Клава с такими модуляциями в голосе, что можно было подумать, будто у неё абсолютный слух.

— Ты так думаешь? — не оборачиваясь, спросил этот рыбак.

— Я думаю как Серёжа, — кротко промяукала Клава.

На самом деле на моё мнение ей было уже наплевать.

Всё для Лаврика. Поэтому я сказал:

— У меня на этот счёт нет определённого мнения.

— Напрасно, — твёрдо сказал Лавр. — В нашем немолодом возрасте уже Пора иметь свои взгляды и вкусы.

Мы шли домой так: впереди я с Клавой, а сзади нас — Лавр с Таней. Клава взяла меня под руку, что она делала очень редко, только когда зимой было скользко, или летом, когда жали туфли.

— У тебя туфли жмут? — спросил я Клаву.

— Нет, а что?

— Удостоился, — и я слегка прижал её руку.

Она потянулась к моему уху и я услышал:

— Ты очень глупый.

Это тоже она сделала для того, кто шёл сзади.

Когда на перекрёстке Тане с Лавриком надо было сворачивать, мы остановились и помахали им руками.

Остальную дорогу между мной и Клавой дистанция была примерно с метр. Я пытался её сократить, но дистанция почему-то не сокращалась. Причём очень трудно было понять, как это Клаве удаётся. Она маневрировала так искусно, что невозможно было даже заподозрить умысел.

Возле парадного я попытался Клаву поцеловать. Девятый класс всё-таки. И кое-что между нами уже было. Но она отшатнулась.

— Почему? — спросил я.

— У меня нет ангины, — ответила Клава, и я услышал, как стучат её каблуки по ступенькам лестницы.

В этот вечер я пришёл домой раньше обычного; во-первых, потому, что Лаврику детское время показалось не детским, а во-вторых, потому что прощание с Клавой было короче, чем всегда.

Мама сидела в халате с кружевными штучками, сшитом для неё Верой Сергеевной, и смотрела телевизор. На голубом экране шла пальба из автоматов, взрывались роскошные автомобили и люди в модных костюмах гибли как мухи. Отец под настольной лампой с замысловатым абажуром из той стопки, которую я недавно чуть не сшиб в Клавиной комнате, пытался в альбоме для рисования запечатлеть мамины черты в момент наивысшего духовного подъёма.

Конечно, обои в нашей квартире уже менялись не раз, и теперь папины картины висели в аккуратно застеклённых рамках. Никаких ковбоев и голых красавиц. В основном пейзажи и мама во всех ракурсах. На одной из картин была изображена покрытая снегом шелковица и две фигурки мальчика и девочки, которые, взявшись за руки, уходили куда-то в непроницаемую мглу метели.

Я посмотрел на эту картину и чуть не разревелся.

— Рановато изволили, — сказал папа. — Что-нибудь случилось?

— Всё в полном порядке, — ответил я.

— А я уже было обрадовался, — сказал папа, не отрываясь от альбома.

— Чему?

— Подумал: наконец-то у тебя хоть что-то не в полном порядке. Ритуля, одну минуточку, не дёргайся. И чуточку подними подбородочек, — попросил маму папа, который давно уже перестал быть грубияном-студентом.

— Отстань ты со своим подбородком! Я смотрю телевизор. Может, это меня успокоит.

Как раз в это время на голубом экране какой-то тип вылез из окна на двадцатом этаже и ступил ногой на узенький карниз. Мама всё-таки подняла подбородок, и ей пришлось наблюдать за успокаивающей сценой слегка скосив глаза.

Я прошёл в нашу с Шуриком комнату.

— С Клавкой поссорился? — с ходу спросил меня Шурик.

— Нет.

— Врёшь. — Он помолчал немного, а потом изрёк: — Я бы на твоём месте её давно бросил.

Для первоклассника это было слишком.

— Что ты в этом понимаешь! — взвился я. — Когда её нет рядом, вот сейчас, например, я же не существую.

— А что ты делаешь? — спросил Шурик.

— Жду, когда я её увижу. Я только тогда и живу, когда она рядом. При ней. Возле неё. Хотя бы издалека её видеть и слышать. И чтобы она меня видела и слышала. Только в этом для меня смысл жизни. Ты этого не можешь понять! Без Клавы мне ничего не интересно. Если мне Нобелевскую премию будут давать, а Клавы при этом нет — всё! Отпадает!