Юрий Хазанович - Свое имя

Поужинав, он прошелся по кухне и заглянул в боковушку. Сложил инструменты и увидел на шкафу отцовский сундучок. Осторожно, будто стеклянную посудину, он взял сундучок обеими руками и тихо опустил на стол. Должно быть, мать только сегодня поставила его сюда: на крышке, сохранившей зеленую краску, не было ни пылинки.

Кто не видал этих железных сундучков, называемых «шарманками», потому, наверное, что в старину их носили так же, как уличные музыканты таскали свои музыкальные ящики — на ременной лямке, через плечо. Сундучки эти удивительно похожи один на другой, словно сработаны одним мастером, лишь запираются по-разному: проволочкой, бечевкой или гвоздиком, как, например, у Миши Самохвалова. А этот — медным, почти игрушечным замком: отец любил порядок.

Но не в том была главная его особенность. Много лет назад в первый свой рейс вышел с этим сундучком Тимофей Иванович Черепанов и не разлучался с ним до последнего дня. Черепановский спутник, сколько он мог бы рассказать о своем машинисте, о его жизни! И он каждой своей царапиной, каждой вмятиной рассказывал об этой беспокойной, нелегкой и прекрасной жизни.

И ничего, что их так много, вмятин и царапин, что облупилась краска на железных боках, — он еще крепок, он мог бы еще служить и служить. Но пережил хозяина и вот стоит на шкафу, без дела, никому не нужный.

Разве никому не нужный? Нет, неправда.

Пускай Никитин не отпустит Митю из слесарей еще два или даже три месяца, но потом все равно отпустит, и Митя перейдет на паровоз, и тогда… Мать никогда, никогда не откажет… И сундучок этот наверняка принесет ему счастье.

Воздух был еще по-утреннему серый и неподвижный. Горы, маячившие вокруг, казались иссиня-черными. Горы, горы, куда ни взглянешь. Кедровник будто лежит на дне глубокой каменной чаши.

Все нравилось Мите в этом городке — и крепостные стены гор, окружавшие его, и то, что сам он похож на крепость, и то, как причудливо соединялось в нем старое и новое: приземистые цехи Петровской постройки и богатырски могучие новые корпуса; почерневшие от времени домишки с глухими, по-старинному крытыми дворами и четкий строй высоких зданий с шеренгой тополей вдоль широких тротуаров…

В депо им сообщили неприятную весть: вагонники не успели подготовить состав и поезд отправят с опозданием на полтора часа.

— Что ж, будем присыхать, — с сердцем сказал машинист.

Черное, до блеска протертое тело машины нетерпеливо вздрагивало. Из предохранительных клапанов то и дело со свистом и шумом вырывался пар. Казалось, вот-вот паровоз потеряет терпение и ринется куда глаза глядят, только бы не стоять на месте.

— Угодили в поездочку! — ворчал Самохвалов. — Всю дорогу теперь ковылять.

— Почему? — с беспокойством спросил Митя.

— Известно, что за езда, как из графика выбьешься. Одни нервы…

— А если нагнать? — спросил Митя.

Максим Андреевич сидел с «Правдой» на своем месте, у правого окна; он перестал читать и держал газету как ширму.

— «Нагнать»! — с раздражением повторил Самохвалов. — Ты понимаешь, что такое полтора часа?

— Ровно девяносто минут.

— За пять часов пути девяносто минут нагнать — соображаешь, какая это скорость нужна?

— Задачка для шестого класса.

— Посложней задачка, железнодорожник, — недовольно отозвался Самохвалов и с досадой махнул рукой.

Помолчав, Митя проговорил задумчиво:

— А п о езда-то ждут… Я видел, как ждут из Кедровника поезда.

— Ты что, может, агитировать меня собираешься? — вскипел Самохвалов. — Чужие грехи будем исправлять, а сами влипнем! Надсадим машину — что тогда? И опоздание не нагоним, и отвечать придется…

— Так что же, по-твоему, ничего нельзя сделать? — сказал Митя.

Самохвалов не ответил, и Митя обернулся к машинисту:

— Максим Андреич, скажите свое слово.

Чуть наклонив голову набок, старик стал неторопливо складывать газету.

— Михаил, конечно, прав, — негромко заговорил машинист. — Чужие грехи выправлять мы не обязаны. Тяжело это и риск, понятно, имеется. Ежели с точки обязанности подходить. Казенной обязанности, за которую нам денежки платят. Ну, а ежели про долг вспомнить…

Максим Андреевич снова развернул газету и углубился в чтение.

Самохвалов достал из кармана ветошь и принялся протирать медные трубки манометров, хотя они и без того были достаточно надраены. Митя отвернулся, чтобы не видеть его суматошных движений.