Юрий Хазанович - Свое имя

— Сам? — обратился к Мите Никитин. Смешанное выражение удивления и радости блуждало по его лицу.

Митя кивнул головой, не сдержав улыбки.

— Недооцениваете свои кадры, — с веселым упреком сказал Горновой.

Митя сразу догадался, что начальник депо припомнил мастеру его выступление насчет «зеленых» кадров.

— Меня, Сергей Михайлыч, — сказал Никитин, — когда-то старикашка слесарь учил. Он говаривал так: каждый человек — это загадка. Никто не знает заранее, да и сам человек, на что он способен…

— В общем-то верно, — согласился Горновой. — Сегодня, например, мы с вами разгадали, на что способен Черепанов…

— Будь я мастером, — сощурился Максим Андреевич, — дал бы я этому разгаданному человеку рабочий разряд…

Сердце у Мити как будто затихло и вдруг полетело, полетело, вырываясь из груди.

— А я как раз об этом и подумал, — неожиданно улыбнулся Никитин.

— Вот и хорошо, — подхватил Горновой. — Завтра напишите мне докладную…

Максим Андреевич подал Мите руку:

— Авансом поздравляю, Димитрий. Рабочий разряд; я считаю, это первый шаг в рабочий класс. А рабочий класс, само собой понятно, — главная сила на свете, всему начало, всему творец…

Словно слепой, Митя не сразу нашел жесткую и теплую руку старика. Жар залил щеки, уши, даже затылок. «Рабочий класс!» — повторял он мысленно. И эти знакомые с детства, привычные слова, вдруг зазвучали для него совсем по-новому — значительно, гордо и торжественно…

Он рассчитывал, что во дворе у Паршукова непременно должна быть собака, большая, злющая, на длинной гремучей цепи. Но, к удивлению, собаки не оказалось.

Дверь открыла высокая полная женщина с гладко зачесанными, седыми на висках волосами. В руках с закатанными до локтей рукавами она держала набитый снегом круглый резиновый пузырь. Впустив Митю, стала напротив, как бы загораживая дорогу.

— Мне бы к Савелию Прохорычу, — быстро проговорил Митя, сняв шапку. — Я из депо. Мы работаем вместе…

Во взгляде женщины были и приветливость и тревожное любопытство.

— Жар у него сильный, — сказала она колеблясь.

— Мне только два слова сказать…

— Поди, что-нибудь недоброе… Еще пуще расстроится.

— Нет, нет, как раз я доброе скажу.

Женщина посторонилась, пропуская его, и бесшумно двинулась следом.

Паршуков лежал на кровати, длинный и плоский.

— Саввушка, тут к тебе… — тихо сказала женщина, подойдя к изголовью.

Паршуков закряхтел и, опершись на худую руку, обратил на Митю ввалившиеся, лихорадочно блестевшие глаза.

— Черепанов? Стряслось что?

— Все хорошо. Вы не беспокойтесь, Савелий Прохорыч. Сейчас все расскажу…

В том месте рассказа, где Митя сам принялся шабрить подшипник, Паршукова качнуло.

— Загнал, признавайся! — с ужасом простонал слесарь. — Паровоз не вышел, за брак вычтут… — Рука у него подвернулась, и большое плоское туловище упало на подушки.

— Так я и знала! — с укоризной проворчала женщина. — Поболеть не дадут спокойно…

— С чего вы взяли? Почему загнал? Приняли у меня подшипник, приняли! И мастер, и Максим Андреич, и сам начальник депо…

— Верно? — Паршуков медленно присел на кровати.

— Вы говорите — загнал, — с нарочитой обидой сказал Митя. — А мне за эту работу разряд рабочий дадут. Горновой велел мастеру докладную написать…

— Ну, слава те, господи! — с чувством выдохнул Паршуков, и Мите показалось, что он сейчас перекрестится. — Чего же ты стоишь, Черепанов? — Он растерянно оглянулся, — Феня, подала бы стул человеку.

Виновато поглядев на гостя, женщина пододвинула ему стул.

— Ничего, я на минутку. Просто я знаю, что вы беспокоились, вот и забежал…

Паршуков посмотрел на Митю помутневшими от слез глазами и молча протянул руку. Митя так же молча пожал ее.

Потом слесарь кончиком простыни утер глаза и попросил жену налить чаю Черепанову и ему. Она обрадовалась.

— Наконец-то, за цельный день! — и заспешила на кухню.

Мите было не до чаепития, но, чтобы не обидеть Паршукова, он через силу выпил стакан и, пожелав Савелию Прохорычу поскорее выздороветь, ушел.

Дома, умываясь на кухне, он рассказал матери обо всех событиях сегодняшнего дня. Она заслушалась, ловя с радостью каждое его слово, и опомнилась, когда на кастрюльке со щами заплясала крышка.

— Посиди немножко, — попросил Митя.

Она присела на краешек табуретки, сказала извиняющимся голосом:

— Еще не управилась я, Димушка.

— Все работаешь, работаешь… Глаза поберегла бы. — Он взглянул на ее слепка припухшие и покрасневшие веки. — Ну ничего, скоро-скоро уже я начну хорошо зарабатывать, будешь меньше работать…