Юрий Третьяков - Толстый мальчишка Глеб

— Птицы охраняют сады и огороды от вредителей, — объяснил Глеб.

Мать, уважавшая Глеба за вежливость и аккуратный вид, не стала его осмеивать, как Мишаню, которого, видно, считала дураком, а сказала серьезно:

— Иван Тараканыч того ж мнения… Неужто он хуже вас знает, старый человек?..

— Есть люди, и получше знают… Тараканыча твоего… — пробубнил Мишаня себе под нос, но мать услыхала:

— Это кто же они такие будут? — сощурилась она. — Уж не ты ли?

— А вот скоро состоится один докладик, — бурчал Мишаня. — Тогда все выяснится… будет разъяснение…

И неожиданно для себя сообщил:

— Я его буду делать!

Тут, конечно, мать, не ценившая никаких Мишаниных заслуг, принялась подсмеиваться:

— Где ж он будет происходить — в тиатре либо в клубе каком?.. Это я к тому, что нужно поспеть билеты приобресть, покуда не расхватали! Самое время тебе доклады делать, как ты прошел курс всей науки, осталось экзамент сдать — в профессора… а еще верней будет — в пастухи.

— Да не в театре, а на посту! — напрасно пытался убедить ее Мишаня. — Спроси вот у Глеба хоть! И книжки мы принесли за этим…

Но мать все равно не поверила и слушать не стала. Мишаня с Глебом пошли в дом, чтобы, не теряя времени даром, засесть за книги.

— Давай таблицу на стенку вывесим, — предложил Мишаня. — Уморимся, взглянем, какие у птиц домики будут хорошие, и опять веселей пойдет!..

Вьгвесили таблицу, но под самое окно явились Верка и Роза и начали хохотать.

Они хохотали и хохотали без всякого отдыха и перерыва, будто их кто щекочет там, и мешали вникать в книжку.

Мишаня уж приготовился успокоить их, окатив через форточку водой, но тут в комнату зашла мать и всплеснула руками:

— Ба-тюш-ки!.. Они и взаправду!.. Вот чудо-то!.. Ладно, ладно… Занимайтесь себе, не буду мешать…

Она осторожно прикрыла дверь, и скоро Мишаня с Глебом услышали на дворе ее голос:

— А вы, барышни, ступайте-ка отсюдова!.. Эна — тети какие вымахали, а все бы им малютиться: хиханьки да хаханьки! Делом бы занялись каким: вон ребята сидят, занимаются, нет бы — не мешать… А тебе, Роза, домой небось пора, что ты все по чужим дворам бродишь, как корова непристалая! Дела себе не сыщешь!.. Ну-ка, валите-ка отсюдова, пока я вас…

— Твою прогоняют… — шепнул Глеб.

— И пускай… — шепотом ответил Мишаня. — Надоела она мне… Очень уж бестолковая!..

Чтобы не осрамиться на докладе, а также доказать матери и всем остальным, какого они неверного мнения о птицах и о нем самом, Мишаня решил досконально изучить все до одной книжки, которые дала ему Галин Петровна.

Да книжки и стоили того.

За вчерашний вечер он порядочно отхватил страничек и в одном месте наткнулся на своих знакомых мельничков: оказывается, они аж в самую Африку зимовать летают!

Сегодня, проснувшись раньше всех, он опять думал про мельничков: такие крошечные, а пожалуйста: летят себе в Африку через все моря и океаны, будто через речку Гусиновку. А там скачут по кустам, покрытым диковинными цветами и фруктами, а с попугаями, слонами и львами водят компанию запросто, как все равно с гусиновскими воробьями. Оттого, выходит, они храбрые такие, что пострашней зверей видали, чем сорока обыкновенная.

А в Африке на них глядит мальчишка, черный и курчавый, может быть, тоже Мишаней звать, только, конечно, на ихнем языке.

Но птенцов все-таки здесь выводят: значит, настоящий их дом на Гусиновке, в Мишаниной смородине, хоть в Африке они будут помнить, какая на Гусиновке удобная дуплянка у них осталась, дожидается, они еще сильней затоскуют, и никакие самые разговорчивые попугаи их не уговорят остаться.

Домашние только вставать начали, а Мишаня уже успел добить эту книжку до конца и тотчас взялся за другую.

Отец, хоть и спешил на работу, а все Мишанины книжки пересмотрел, перечитал заглавия, потом взвесил их на руке и с уважением спросил:

— Все это требуется прорабатывать?

— А то нет! — ответил Мишаня, не отрываясь от книги.

— «Указатель терминов»… — вслух прочел в одном месте отец и хмыкнул: — Ишь ты! Про термины читает!.. Потом надо будет у тебя эту книжечку одолжить для ознакомления.

Через некоторое время он закричал с кухни голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

— Мишаня! Ну-ка, иди сюда!

Мишаня вышел на кухню и обомлел: вертя в руках подошвы от бывших галош, отец с удивлением их рассматривал, похлопывал друг о друга, не в силах сообразить, что с ними сделалось, и наконец протянул Мишане со словами: