Владимир Добряков - Две строки до востребования

В тот же конверт Вавилон вложил пакетик с таблетками, упаковал все в прозрачный мешочек, перегнул вдвое, замотал тонкой резинкой и засунул Гриньке в карман.

— Спрячь понадежней. В подкладку зашей. Куртку с собой берешь?

— Наверно.

— Не наверно. Бери обязательно. Хоть и лето, а не помешает… Ну, сейчас с маман попрощаюсь, и ты проводишь меня. А то, — Вавилон засмеялся, — еще засну в троллейбусе…

Действительно, сидя на задней скамейке, рядом с Вавилоном, Гринька видел, как у того сами собой закрываются веки. «Что же буду делать, если заснет?» — с тревогой подумал Гринька.

За окном троллейбуса мелькали деревья, дома, сменялись шумные улицы, на которых Гриньке еще не доводилось бывать, и он чувствовал себя смятым, маленьким, одиноким. Хоть бы Вавилон разговаривал. Сидит клюет носом. Выехали за город, и скоро показалось словно отлитое из стекла длинное здание аэропорта.

Будить Вавилона не пришлось. Сам открыл глаза.

— Уже приехали? — удивился он. Часть дороги, видимо, он все-таки проспал.

В аэропорту Гринька был первый раз и потому с любопытством наблюдал, как с неимоверным ревом выруливают на стоянку прибывшие из далеких городов самолеты, как вдали, со взлетной полосы, отрываются от земли и взлетают серебристые машины.

Объявили посадку на Симферополь. Вавилон поднял чемодан и одной рукой обнял Гриньку.

— Надеюсь на тебя. Выручай.

Гринька кивнул. Конечно, выручать надо. И не хотел бы, а надо. Оставшись один, он опустил голову, тяжело вздохнул. Ждать, когда взлетит самолет Вавилона, Гринька не стал. Сел в троллейбус и во втором часу дня возвратился домой.

Правую половину пола мать покрасила, диван его был сдвинут к окну. В комнате стоял резкий, неприятный запах краски, начисто истребивший вкусный апельсиновый дух.

— Ребятишки два раза спрашивали тебя. Куда ж ты пропал? — спросила Валентина, облаченная в линялый халат.

— На старую квартиру ходил, к приятелю, устало ответил Гринька. — Голова чего-то болит.

— Краски надышался, — сказала мать. — Посиди на балконе.

Он с трудом пролез к балконной двери и вышел на свежий воздух. Сев на стул, привалился спиной к шершавой теплой стене и закрыл глаза. Хорошо. Сидел бы так, сидел… Гриньке даже захотелось проглотить одну из таблеток, которые лежали у него в кармане. Заснуть бы и спать долго-долго…

Когда Гринька, вышедший подышать воздухом, сидел, привалившись к стене, то солнце, будто сочувствуя ему, некоторое время ласковым лучом касалось его щеки, уха, радужно посверкивало в сомкнутых ресницах глаз. Но время шло, и солнце добралось до карниза крыши, светлый лучик соскользнул с Гринькиного уха, две-три минуты посидел у него на руках, но покинул и руки, спорхнул с коленей. А вскоре и весь балкон, с серыми листами шиферного ограждения, облупившимися перилами, велосипедом — пыльным, с грязными, непротертыми колесами, — погрузился в тень.

И Гринькина душа будто ожидала этой тени. Он подумал: «Чего раскис-то я? Да пусть себе забирает этот маг, раз жизни ему теперь нет без него. Если бы моя была вещь — другое дело».

И еще Гринька вспомнил, как недавно пробирались они с Киселем в биологический кабинет. Перед самим-то собой врать нечего: ведь хотел тогда микроскоп утащить? Хотел. И не застукай их техничка — неизвестно, может, наплевал бы на Киселя, засунул бы микроскоп в портфель, и делу конец… «Черт с ним, нетрудное дело — кину в котелок таблетки и спать лягу. А там не моя забота. Ничего не видел, ничего не слышал. И когда еще это будет! И будет ли? Мало ли что может случиться».

Совсем легко стало Гриньке, будто и нет у него в кармане никакого письма, никаких таблеток. Поднялся со стула, боком пролез из двери на некрашеные половицы, разыскал в ящике буфета рыболовные лески, а на их место сунул пакетик, полученный от Вавилона.

Пообедав с матерью на кухне, Гринька с жадностью съел апельсин и, почти не выпачкав в краске ботинок, благополучно выбрался из квартиры.

На недоуменные вопросы приятелей он ответил до того складно, что впору было хоть самому поверить:

— От бабушки-то когда переехал? Давным-давно. Думал, что лески дома у меня, в ящике лежат, шарю — нет лесок. И вспомнил: Валерка осенью брал их. Вот, думаю, зажилить хочет! Теперь, думаю, и не признается. Такая злость меня взяла, даже на базар не пошел… — Тут Гринька на секунду осекся: про базар-то напрасно сказал. Но Костя, заинтересовавшийся судьбой лесок, в нетерпении спросил: