Василий Ледков - Метели ложаться у ног

Вскоре он отколол от стада около трехсот оленей и крикнул:

— Олени ваши! Гоните, куда хотите! И делите!

Делюк и Сэхэро Егор молча направились к своим нартам.

На полдороге друзья разъехались, решив, что дня через два они встретятся на берегу озера Салекута, чтобы поехать вдогонку саювам, идущим на То-харад, и Делюк один погнал оленей к своему чуму. Настроение было приподнятое, и наружу рвалась песня:

Он пел, покачиваясь в такт песне, вычеканивая каждое слово. Напуганное собаками Сэхэро Егора, оленье стадо шло широкой машистой рысью, а потому дорога промелькнула быстро. Неожиданно из-за холма, как стопалая рука, поднялась вдруг макушка чума. Когда показался весь чум, Делюк не поверил своим глазам: на пастбище, левее стойбища, он увидел оленье стадо.

— Дела-а! — сказал он не то удивленно, не то возмущенно. — И жизнь-то вся — как сон!

Оставив пригнанных от Пирци оленей, Делюк мигом подлетел к своему чуму и только тогда увидел три упряжки на привязи. Около них было трое мужчин в малицах, четвертый, без малицы, со связанными за спиной руками, стоял между ними на коленях, склонив низко голову. Увлеченные своим, они не видели приехавшего Делюка. Тот молча наблюдал за ними. Связанный хотел было встать, но один из троих метнулся к нему, пнул по заду и дернул за связанные руки.

— О-о! Й-э-э! [60] Е! (Й-э-э!) — больно! — простонал тот и снова упал на колени.

— Что вы тут делаете?! — Делюку стало жаль избиваемого, хотя он сразу догадался, что это именно тот, кто угнал оленей. — Развяжите и отпустите человека!

Все трое разом повернулись в сторону хозяина стойбища. Делюк не мог не узнать в них Сядэя Назара, Туси и шамана Няруя. «Сами корни земли! — подумал Делюк и улыбнулся ехидно. — И Няруй не постеснялся явиться!» Медленно повернул голову в сторону Делюка и человек на коленях. Делюк узнал в нём Ячи.

— Во-о-от грех-то! И своего лучшего друга не пожалели! — искренне удивился Делюк.

— Он!.. — хотел что-то сказать Сядэй Назар, показывая рукой на Ячи.

— Всё ясно! — перебил его Делюк и после паузы добавил: — Не делом вы заняты. Не делом, когда вся тундра… на То-харад идет!

Те переглянулись и застыли молча.

— Знаем, — сказал Туси.

— Знаете — тем лучше. Развяжите своего друга и езжайте в свои стойбища, а там на То-харад! Сами идите или людей направьте. Забудьте все мелкие ссоры и обиды. Тундра зовет! — распорядился Делюк чуть ли не приказным тоном, будто его уполномочили, и, шагнув к своему чуму, бросил: — За оленей — спасибо!

Туси развязал руки Ячи, но тот плюнул ему в лицо и, пока тот был в оцепенении, ударил кулаком по зубам.

— Вот дурак-то! — взревел Туси и, выплюнув зуб, пнул Ячи в пах.

— Йы-ы!.. — взревел Ячи, падая.

— Но-но! В тундре, а не у меня на стойбище… куропачьтесь! — повысил голос подходивший уже к чуму Делюк.

Переглянувшись, двое богачей и шаман пошли к своим нартам, гикнули на оленей и помчались в тундру, оставив на стойбище избитого Ячи.

В досаде Делюк махнул рукой и зашел в чум.

Когда на травы упала роса и вызвездилось заметно потемневшее августовское небо, на запасной нарте Делюка собрался в дорогу и Ячи. Он не знал, как отблагодарить Делюка за великодушие и помощь.

— В беде не забывай и меня, — сказал он на прощание, и легкая его нарта исчезла в ночи.

После первой брачной ночи Делюку не хотелось покидать постель, он жаждал продлить каждый миг утра, когда еще можно было беззаботно понежиться возле юной Ябтане, но за нюками на все голоса пели птицы, поднимая день, через большое отверстие макодана тянулись в чум ослепительно яркие лучи солнца. Было слышно, что на второй половине чума поднялась мать, и Ябтане тоже надо было вставать, чтобы как хозяйке чума первой раздуть семейный очаг.

Ещё труднее было вставать Делюку после второй медовой ночи. Ему до самой последней капельки хотелось испить сладкую чашу семейного счастья, но он был человеком в сюме, и святой долг сына земли властно звал в дорогу на То-харад, куда теперь всеми земными воргами, как ручьи по весне к морю, бежала вся тундра.

Когда солнце над горизонтом поднялось на длину вытянутой вожжи, Делюк был в пути. В полдень на берегу озера Салекута он встретился с Сэхэро Егором — и вот уже две упряжки летели к хребту Пярцор, вдоль которого вьется военная дорога на То-харад, проложенная тысячами упряжек в год небывалого зноя и бешеного овода восемь лет назад, когда возмущенные притеснениями, невесть откуда взявшимися долгами русскому царю тундровики двинулись на То-харад, срубленный осенью 1499 года дружиной князей Семена Курбского, Петра Ушатого, Василия Заболотского-Бражника на берегу Пустого озера возле Печоры. За шестнадцать десятилетий городок расправил плечи и поднял голову. Далеко, даже за Камень и полноводный Енся ям [61] Камень — Полярный Урал; Енся ям — Енисей. , тянулась хваткая рука ненасытного То-харада за дорогими мехами, мясом, рыбой и моржовым зубом. Это было не по сердцу вольному и гордому народу, о котором ещё со времен Великого Новгорода — с ним ненцы на равных вели торговое дело — плелись всякие небылицы. Иноземцы называли ненецкую землю Лукоморьем. «Люди Лукоморья засыпают на зиму наподобие лягушек и оживают весной. Ещё восточнее живут люди с песьими головами»… — такое сообщение, почерпнутое из «Русского дорожника», оставил в своих «Записках» посланец римского кесаря барон Сигизмунд Герберштейн, который, посетив Московию в начале XVI века, встречался с Семеном Курбским и слушал его рассказ о походе в Югорию. Таких и подобных этому сообщений о тундре было много, ибо они строились на слухах, и образованный мир плохо знал дальний Север и его обитателей…