Светлана Белозерская: Сердце метели

Стоя под душем после репетиции, Наташа пыталась унять дрожь. Надо сказать, что это плохо ей удавалось. Раздражение постепенно уходило, уступая место глухой тоске. Щеки продолжали пылать, а мысли снова и снова крутились по замкнутому кругу.

К репетициям новой пьесы приступили полтора месяца назад. У режиссера Ивана, как и у всякого другого, был «свой» метод — начиная работать, он плохо представлял себе конечный результат, отчего застольный период репетиций мог тянуться месяцами. После чего актеры выходили на сцену, и, бывало, концепция постановки на пути к премьере кардинально менялась несколько раз. Эту раздражающую манеру он усвоил несколько лет назад, что наводило, увы, на мысли о творческом кризисе, если не крахе.

Пьеса, над которой работали сейчас, была романтически-возвышенной, с оттенком мистицизма, требовала сложных декораций и непонятно чем заинтересовала Ивана, склонного ко всяческой чернухе, мрачным и жестоким эффектам и скандальному юмору.

Сидя за репетиционным столом, Иван с горящими глазами говорил о необходимости иметь в репертуаре спектакль красивый, сверкающий и светлый, оставляющий у зрителей праздничное впечатление. Можно подумать, что все остальные спектакли их репертуара поставили недруги, с которыми Иван вот-вот наконец сквитается.

Выйдя в коридор после читки, Наташа села покурить рядом с Платоном Петровичем — семидесятилетним, с благородной осанкой и в великолепной физической форме «народным» артистом.

Доставая сигарету, Наташа пробормотала себе под нос:

— Свежо предание…

— Да уж, моя милая, — не замедлил со вздохом откликнуться тот. — Свинья грязи найдет.

— А как бы хотелось!

— Представляю. Даже мне хочется, а у меня уж это все было. А вам, молоденьким… Но не потянет он, боюсь, не потянет… Не его профиль. Не умеет он это делать. Другим не сказал бы, а тебе говорю — не обольщайся. Ты умная девочка.

Насчет девочки тридцатилетняя Наташа не стала возражать старику — хорошо хоть для кого-то девочка. Плохо было то, что она знала — в остальном он прав.

Начав работать в хорошем темпе в весьма необычной для себя манере, Иван вдруг на неделю прервался, заявив, что ему надо подумать. И подумал. Весь ход сегодняшней репетиции показал — ничего не изменилось. Этот спектакль повторит все предыдущие за последние пару лет.

Замечания режиссера становились все раздраженнее. Вскоре над партером, где он сидел, уже качалось густое облако табачного дыма, заползая на сцену и раздражая и без того уже раздосадованных актеров. Их внутреннее сопротивление становилось все более очевидным. Наконец Иван злобно воскликнул: «Перерыв!» — и вышел из зала.

Никита и Наташа, игравшие главных героев, покинув сцену, закурили. Щадя нервы друг друга, молчали. Никита, присев, отвернулся к стене. Он шумно выдохнул, меняя позу, и Наташа ощутила резкий запах перегара. «Только этого не хватало», — с тоской подумала она.

Репетиция возобновилась. Напряжение нарастало с каждой минутой. Злобная опустошенность Никиты передалась Наташе, и она ничего не смогла с этим поделать, вновь и вновь спотыкаясь на одной и той же фразе.

— Врежь ей как следует, если актриса не может заплакать! Что вы, как с мороза? Ударь, чтобы запомнила! — зарычал Иван.

И Никита, неожиданно для себя, выведенный из равновесия безумным ходом репетиции, поведением Ивана, злясь с похмелья на весь мир, ударил ее, не соизмеряя силу. От пощечины она потеряла равновесие, ослепнув от неожиданной боли, ударилась спиной о дверь в выгородке декорации и, держась за лицо руками, в бешенстве закричала: «Пошли вы оба к черту!» — и выбежала со сцены.

Испуганный помреж помчался за ней, но она захлопнула перед ним дверь гримерной и наконец, зарыдала. Немного успокоившись, посмотрела на себя в зеркало, взяла полотенце и отправилась в душ.

Через некоторое время в дверь гримерной постучал расстроенный Иван. Она молча впустила его.

— Прости меня, это я виноват. На сегодня мы в любом случае закончили, по существу вопроса поговорим завтра, хорошо? Ты прекрасная актриса и сама это знаешь… Ты слышишь меня?

— Да, — ответила она. — До завтра.

Иван, ссутулившись, вышел. Наташа надела сапоги, дубленку, взяла сумку, открыла дверь. За порогом стоял, тоже одетый, Никита, на глазах его были слезы. Он обнял ее, крепко сжав руки, так, что она не смогла вырваться. Через некоторое время Наташа спокойно сказала, чувствуя губами кожу его пальто: