Василий Ледков - Метели ложаться у ног

Неприятно скрипнула под напором руки деревянная дверь, прохладный, пахнущий росой ветер упруго ударил в грудь. Марина вдохнула полной грудью прохладу раннего утра и, сама не зная почему, пошла к берегу реки.

У воды скакали по гальке какие-то птички. Взгляд Марины скользнул по увалам, синеющим вдали, — она искала глазами стадо, которое сейчас должен был угонять в тундру Митька.

Солнце взошло давно над тундрой, но люди в поселке Пэ-яха-харад ещё спали. Дремали собаки. Шумело лишь море где-то за мысом Паханзеда, предвещая шторм; по безоблачному небу со стороны устья реки плыли медленно лебеди, неестественно белые, важные.

Взгляд Марины нащупал вдруг на тундровом берегу что-то живое. От песчаного берега как бы оторвалась черная палочка и поплыла к середине реки. Марина пристально следила за палочкой, подплывающей, увеличивающейся: «Может, Митька возвращается?»

Палочка выросла в лодку. «Наверное, Митька что-нибудь забыл».

Лодка уже перешла середину реки, видны уже были весла и раскачивающаяся фигура гребца. Сидевший за веслами оглянулся. Это была женщина. Марина даже плечи подняла от удивления: «Кто же это? Кого из женщин поселка занесло на тот берег ночью?»

С тундрового берега возвращалась в поселок Нина Паханзеда. И когда лодка ткнулась длинным носом в прибрежные камни, Марина побежала под кряж, к Нине, спросила:

— Где же это ты была? А я смотрю и никак не пойму, кто за веслами. Сразу и не подумала, что это ты.

Говорила спокойно, а под сердцем щекотала тревога: «Не Митькины ли следы повели её на тот берег?»

Нина вытащила лодку до половины на берег, воткнула в хрустящую под ногами гальку лапы якоря и, разогнувшись, посмотрела Марине в глаза. Она знала, почему Марине не спится…

— В нартах, за рекой, позабыла нерпичьи шкуры. За ними ездила. Скоро ведь на рыбалку, — сказала Нина спокойно, достала из лодки и показала связку шкур.

— А Митьку ты там не видела? — вдруг спросила Марина.

Взгляд Нины упал невольно на землю, щеки её загорелись.

— Видела правее наших вещевых нарт: он гнал оленей. Близко я его не видела…

— Наверное, ушел в тундру, к оленеводам, — подумала вслух Марина.

— Когда всё стойбище переправилось в поселок, я и не думала, что меня назначат к рыбакам. Видишь, назначили, — сказала Нина, волнуясь. — Вот и нужны теперь пимы-бродни. — Подумала о чём-то и спросила: — А ты не слыхала, когда на рыбалку тронемся?

— Говорят, третьего дня.

— Значит, я успею сшить пимы-бродни, — решила Нина и ушла.

А Марина ещё долго стояла на берегу в одиночестве, смотрела за реку, поглядывала на поселок, сгрудившийся домами и чумами высоко над водой, тревожно думала.

Справа виднеются подернутые дымкой сопки, называющиеся с незапамятных времен Константиновым Камнем, слева — упирающееся, в небо море. А если стать лицом к сопкам, то по правую руку раскинется большое, как половина неба, озеро (каждый год в начале августа слетаются к нему на линьку едва ли не все лебеди тундры; осенью они, блистая новым опереньем, взмывают в поднебесье и растворяются в синеве густого воздуха), по левую руку поднимаются у самого горизонта причудливые от марева дома поселка Пэ-яха-харад.

Когда ветер дует с полудня, воздух в этом месте пропитывается по-северному скудным запахом цветов; когда он дует с полуночи — пахнет морем.

Этот день на клочке Большеземельской тундры, ограниченном берегами озера, моря, реки и сопками Константинова Камня, выдался на редкость тихим и теплым. Но несмотря на безветрие, на пологий песчаный берег тяжело накатывались волны прибоя. Над морем метались чайки, сшивая белыми нитями голубое небо полярного лета с зеленовато-синим морем.

Недалеко от берега стояли рядами только что забитые на мелководье колья, вспыхивали то и дело; между ними сновали, поднимаясь и опускаясь на волнах, лодки — рыбаки заводили сети: скоро пойдет королева Севера сёмга, и море от рыбьих спин станет синим. На побережье спешно съехались с печорских сел добытчики-рыбаки, приехали впервые и рыбаки-оленеводы, объединившие се свои артели в один колхоз, решившие освоить новую отрасль — рыбодобычу.

Колхозники съехались со всех стойбищ Большеземельской тундры. Ожидая, когда пойдет семга, они собрались все вместе, чтобы дать название своему новому укрупненному колхозу. Заспорили. Долго спорили, предлагая каждый своё. Спорили до хрипоты. Появились и такие, кто заявил: если колхозу не дадут названия, предлагаемого ими, они немедленно выходят из колхоза.