Иван Зюзюкин - Из-за девченки

Долго, долго шла зима с ее днями, похожими на затяжные сумерки, низким небом и серыми снегами. Но закончилась и она. На помощь Колюне, кроме музыки, пришла весна — известная мастерица превращать ничего не стоящие вещи в шедевры красоты. С домов и деревьев до земли протянулись нити капели. Она трудолюбиво выстукивала вдохновенные монологи в пользу того, что жизнь, как бы там ни было, прекрасна. В хмуром небе Колюниного несчастья появились голубые оконца. Разлука, как весна: одно уносит, другое приносит...

Это было в теплый майский день... Бабуля прослышала от соседки, что в универсаме продаются соленые помидоры в банках. Не мешкая, засобиралась в магазин.

— Я сбегаю,— загородил ей дорогу Колюня, пожелавший немного пройтись, вытянул из ее рук авоську и повелел: — Гони мани...

Бабуля выдала требуемые деньги.

— Сколько взять? Уан? Ту? — спросил он и, облегчая для бабули понимание английского языка, показал ей сначала один палец, потом — два.

— Ту, ту! — вынужденная объясняться на чужом языке, закивала бабуля.— Одну-то мы с тобой съедим, а вторую откроем, когда отец с матерью приедут...

— Уелл...— хлопнул ее Колюня по плечу.— Ю ар зе бест грэнни ин Москоу энд ин итс сабэбс. Я хотел сказать, что ты самая лучшая бабуля в Москве и Московской области.

— Иди, не болтай,— отмахнулась она и вытолкала внука за дверь. И сама вскоре пошла в промтоварный покупать себе чемодан.

В те дни она потихоньку собирала вещи. Вскоре должны были приехать в отпуск сын и невестка. Внук сдаст экзамены и уедет с ними, будет жить и учиться два года за границей. А она вернется к себе в деревню. Там ей будет лучше: есть родня и в отличие от Москвы так тихо, что слышно, как в тазу лопаются мыльные пузыри...

Но жалко было расставаться с внуком... Поначалу-то он ей многим не нравился: балованный, думает только о себе, смеется, над чем можно и над чем нельзя. Родная кровь, да вроде как иностранец: говорит по-русски, а не поймешь, одевается, стрижется — глаза бы не глядели... И только когда слегла, убедилась, что есть у него и душа и сердце. Кормил, поил — в жизни за ней так никто не ухаживал...

С осени, заметила она, стал он скучным, нервным. То песни поет, то слова от него не добьешься. Но однажды, делая уборку в его комнате, нашла под подушкой фотокарточки, свела в одно все свои наблюдения и поняла — девчонка у него на уме, та самая, что с Валерием Коробкиным приходила к нему, когда болел. Но говорить про свою догадку не стала, даже притворялась, что ничего не знает. Боялась! Взрослые, когда им взаимностью не ответят, пуще смерти боятся непрошеного сочувствия. А дети, если с ними такое стряслось, жалости и вовсе могут не снести. Пусть этот огонь в самом человеке горит — быстрее погаснет...

Вдруг внук начал ходить в новую школу. Бабуля не спросила даже почему. Может, из той его исключили, может, сам ушел — какое ее дело? Раньше стала подниматься утром, готовить ему завтрак, следила, чтобы проездной не забыл взять... Перед майскими позвонили родители. Он им про то, другое рассказал, а про новую школу — ни слова. Затем ей передал трубку. Она взяла без большой охоты — от телефона у нее всегда начинала болеть голова — и тоже им про школу ничего не сказала. Приедут, пусть сами разбираются, что случилось...

Из универсама он возвращался тихим шагом. На полпути к дому остановился, чтобы поиграть в игру, которой мы все когда-то увлекались: с закрытыми глазами повернулся лицом к солнцу и стал осторожно впускать в себя его ослепительные лучи. Тотчас вспыхнули, причудливо изгибаясь, оранжевые ветви света, залетали синие райские птицы. Проще простого сотворить такой праздник света — смотреть на солнце сквозь ресницы. И желательно, чтобы ресницы были, как у Коли Рублева,— темнокрасные, загнутые на концах: праздник света будет ярче...

— Здравствуй! — вдруг услышал он.

Разлепил ресницы — перед ним с поднятым к небу лицом стояла Малышева. На ней было вьющееся на ветру желтое с синими цветами платье.

— Что ты там интересного увидел? — спросила она, продолжая глядеть в небо.

— Л-летающие тарелки.

— Где?! — Она еще выше запрокинула лицо, и солнце затопило ее зрачки золотисто-зеленым, как в подсвеченном аквариуме, светом.— Я ничего не вижу...

— Я тоже,— с улыбкой сознался он. Переправил авоську из одной руки в другую и спросил: — Куда держишь путь?

— Тебя встречаю.

— Меня?! — потрясенно вытянул он шею.

— Я позвонила тебе, а твоя бабушка сказала, что ты в универсаме. Тогда я пошла тебе навстречу.