Иван Зюзюкин - Из-за девченки

— Можно посмотреть, что в ней написано?

— Если интересно, что мы о тебе думаем,— вспыхнула Оля,— пожалуйста...

Колюня читал и время от времени потряхивал головой. Дочитал, свернул, как было, пополам,

— Олька, зачем это? Трудолюбивый, исполнительный, пользовался уважением... А?

— Пойми, тебе сейчас, как никогда, нужна хорошая характеристика...

— Но это же липа, Олька... Сама сколько раз долбала меня за то, за другое...

— А вот теперь, когда ты ушел от нас, многие о тебе по-другому говорят. Даже Светка Зарецкая, и та считает, что тебя в классе не хватает... И, пожалуйста, не думай, что характеристику я одна составляла. Всем бюро с четырех до шести сидели...

— И все были «за»? — невесело засмеялся Колюня.

— Все!

— И Коробкин в том числе?

— Да! Хочешь знать, он больше всех старался, чтобы характеристика была хорошей. Заметил: в ней говорится, что ты надежный товарищ, морально устойчив?..— Она с торжеством сообщила: — Это его слова!..

— Лицемер,— еле слышно обронил Колюня.

Но Оля всегда была чутка к его словам — услышала она и это.

— Ты не прав! — горячо и поспешно возразила она.— Когда Михайловна узнала про характеристику и подняла в школе шум, не кто-нибудь, а Валерка встал на уроке и сказал ей, что она мстит тебе. И что одной ей кажется, будто этого никто не понимает. Она его за эти слова потащила к директору. А он и директору чего-то наговорил... Нет, я считаю, что он как раз искренний. Может, даже чересчур. Он очень дорожит своими чувствами. Но забывает, что чувства есть и у других...

Слушая ее, Колюня низко опустил голову.

— То есть я хотела сказать, что он в то же время большой эгоист.— Чувство справедливости в Оле срабатывало как условный рефлекс,— Правда, классная со мной не согласна. Говорит, что я путаю эгоизм с эгоцентризмом, а это не совсем одно и то же...

— Нет, ты меня удивляешь! — нервозно перебил ее Колюня.— Столько тебе крови попортил. А ты бегаешь, хлопочешь за меня...

— Как тебе не стыдно?! Я комсорг. Это моя обязанность! — закричала Оля, вся опять вспыхнула, уши у нее стали розовыми и прозрачными.— Ты правильно против меня выступал, только слова не те подбирал. Мне и классная часто говорит, что я люблю общественную работу, но мало думаю, что она дает людям...

Колюне стало не по себе: она еще и оправдывается перед ним. И он сказал ей:

— Брось клепать на себя. Ты девчонка что надо...

— Ты меня не знаешь,— сразу заторопилась она, стала в беспорядке заталкивать в сумку учебники.

Колюня тряхнул головой, а что еще сказать — не нашелся.

— Я пошла. До свиданья...— попрощалась Оля и продолжала стоять.

— Перовскому передай,— попросил он,— будет еще приставать — схлопочет...

— Передам,— благодарно улыбнулась она.— Он трусишка, напугается.

У Колюни перехватило дыхание — до того захотелось сделать для нее что-нибудь хорошее. А что? Он взял свою сумку, выпростал ее на стол. То же самое сделал и с Олиной сумкой. Она сначала не поняла, что он задумал. А когда поняла, вцепилась в свою сумку, точно была инкассатором, а Колюня — грабителем.

— Пусти! — плачущим голосом требовала она.— Отдай мою сумку!..

— Мы с тобой махнулись,— не отдавал Колюня.— Поняла?

— Нет! — продолжала Оля выдергивать свою сумку.— Пусти!

— Так?! — Колюня схватил со стола характеристику и двумя руками поднял ее над головой.— Слабо порвать на мелкие кусочки?!

— Нельзя! — взмолилась Оля.— Это же официальный документ...

Из лоджии он увидел, как она вышла из подъезда и испуганно шарахнулась от тихо ехавшей ей наперерез свадебной машины. Колюнину фирменную сумку она, словно кем-то оброненную вещь, несла на отлете. А как она, свернув за угол дома, побежала и как у нее по щекам полились слезы, этого Колюня уже не видел...

В большом городе переносить одиночество ничуть не легче, чем в маленькой деревне: от себя и своих душевных неустроенностей, как и от угрызений совести, никуда не спрячешься, Но затеряться, сделаться невидимым для друзей и знакомых, коль встречи с ними для тебя тяжелы,— куда проще. Для этого достаточно сдвинуть свои обычные маршруты чуть в сторону — и река твоей жизни побежит по руслу других улиц и переулков, в теснинах других кварталов. Колюня так и сделал: там, где он всегда сворачивал налево, стал заворачивать направо — и наоборот.

Бывало, он замечал в толпе прохожих кого-нибудь из своей бывшей школы — у того, кто прячется, зрение острое. Тут же сворачивал в другую сторону и шел себе дальше или подходил к столбу, облепленному, как пластырями, объявлениями об обмене квартир, и делал вид, что его сильно интересуют разъезды и съезды... Однажды он торопливо огибал дом, в котором жил Коробкин. Боролся с искушением посмотреть на знакомое окно. И не удержался — взглянул. Возможно, у него просто разыгралось воображение, но он увидел, что окно приоткрыто и что на него ружьем наставлена труба. Колюня резко повернулся к дому спиной, прибавил шагу, но еще долго чувствовал на своем затылке горячий кружок такого же диаметра, как труба...