Но Маврута и слушать ничего не хотела.
— Золотая ты моя царе… Лизанька… — во время поправилась она, — дай ты мне радость, покажи ты этим Фомам неверным, что не зря я брешу, что действительно ты в танцах преизрядная искусница, — с мольбою прижимая руки к груди, обратилась она к царевне Лизаньке.
Та видя, что не в себе её Маврута от желания похвастаться перед всеми этими людьми её, Лизанькиным уменьем, не долго раздумывая, решила удовлетворить свою маленькую подругу-фрейлину. К тому же и в самой Лизаньке на этот раз громко заговорил голосок тщеславия. Почему бы ей и впрямь не блеснуть своим уменьем перед девушками рыбацкой слободы?
Поди, ведь, такой пляски они и не видали в своей жизни, даром, что сами они — плясуньи изрядные…
И, не раздумывая долее, Лизанька оправила на голове кокошник, обдернула сарафан и, улыбнувшись Мавруте, а за нею и всем теснившимся, вокруг неё слободским, смело выступила на середину лужайки.
Дедка-музыкант снова ударил по струнам балалайки, и веселая плясовая снова зазвучала над рыбацкой деревушкой, на берегу красавицы-Невы.
Всем танцам, как и церемониальным поклонам, реверансам или «комплиментам», как назывались эти поклоны при дворе, обеих царевен обучал «мастер» из пленных шведов, взятый под Полтавою в 1709 году, как раз в год рождения самой Лизаньки. Этот «мастер», иными словами, учитель, дождался — таки того времени, когда подросли обе царевны и, обучил их сложному танцовальному искусству. От него-то они и приобрели знания танцовать менуэт, гавот, польский и английскую кадриль. И только одному не мог выучить царевен швед-танцмейстер — это огневой, полной удали, живости и красоты, русской пляске. Однако, нечто похожее на русскую пляску, отдаленно лишь напоминающую ее, «мастер» кое-как обучил царевен.
И вот этот-то неведомо какой танец Лизанька и решила протанцовать перед слобожанами.
Ах, не следовало ей слушать не в меру погорячившуюся Мавруту… Не следовало плясать этой пляски. Уже с первых па царевна хорошо поняла это.
Однако, она не смутилась раздавшимися тут же легкими насмешливыми смешками в толпе зрителей и продолжала танец, который все меньше и меньше походил на русскую пляску, хотя царевна Лизанька и исполняла его со свойственной ей несравненной грацией.
Но к довершению неудачи, наигрываемый на балалайке мотив менее всего подходил к исполняемой, пляске. Дед играл одно, царевна Лизанька плясала другое, поминутно, благодаря несоответствующей мелодии, сбиваясь с такта.
Теперь с каждой минутой смешки и насмешки в толпе зрителей становились все громче, все явственнее, и скоро перешли в громкий неудержимый хохот.
Наконец, заметя, что пляска идет в разрез с музыкой, дед бросил играть, и царевна Лизанька, красная от смущения, остановилась посреди поляны.
— Ну и пляска! Изрядная плясунья, что и говорить! Ха-ха-ха! Ай да искусница! Вот так отличилась! — слышались теперь здесь и там, среди взрывов смеха, громкие насмешливые голоса.
Но Лизанька не слушала их… С потупленными глазами и красным от смущения лицом, она вне себя выбежала из круга и направилась, едва сдерживаясь от слез обиды, к берегу, где ее ждала лодка с гребцами и мамка Лискина Андреевна.
Зато Маврута, нимало не смущенная неудачей, постигшей ее, «золотую» царевну, вся пылая от негодования и гнева, чуть ли не сжимая кулаки, гневно подступала к насмешникам:
— Бессовестные вы! — крикнула она, вся дрожа от злобы, — как вы с гостями своими поступаете? Вот так угостили, нечего сказать! Да кабы знали вы, кого «угостили» то, глупые! Небось, ног бы своих со страху до первой избы не донесли! — не удержалась она, чтобы не пригрозить слобожанам.
Но лишь новый дружный взрыв хохота встретил эти слова рассерженной девочки.
— Ха-ха-ха! И то сказать: насмерть напугала! Действительно, вольные птицы к нам пожаловали — дворцового плотника дочки! — не переставали смеяться в толпе.
Только Таня Онуфриева смутилась и перестала смеяться.
— А и, впрямь, неладно у нас это вышло… Все же, ведь, гости они… Зачем пересмеивать? Как сплясала, так и ладно, вишь, она какая складная да пригожая! — не смело заговорила девушка.
— А пошто она эта складная да пригожая зря — то хвасталась? Тоже сказала-то: первая, вишь, она в государевом дворце плясунья, а сама-то ступить шагу не может.
— Да ведь не она хвасталась, а сестренка её, — заступалась Таня.
— Ладно, хороши обе. Обе хвастуньи… — продолжала посмеиваться молодежь.
Читать дальше