Виктория Токарева - Талисман

— Вы мне «Тауэр» обещали,— намекнул Дгак.

— Приходи и бери,— согласился Еж.

— Так нету же,— растерялся Дюк.

— На базе нету, а у меня на складе есть. Один. Бракованный. Стекло треснуло. Но стекло заменить— пара пустяков, Мои ребята и заменят.— Еж посмотрел на часы и сказал:— Сегодня я туда уже не вернусь. Давай завтра, С утра. Ты сам придешь? Или пришлешь?

— Пришлю,— важно ответил Дюк.

— Я его грузину одному обещал. Но отдам тебе.

— Спасибо,— поблагодарил Дюк.

— Тебе спасибо. То, что ты сделал, дороже денег. Ты в самом деле счастье приносишь?

— Всем, кроме себя,— сказал Дюк.

— Это понятно,— поверил Еж.

— Почему понятно?

— Или себе за счет других, или другим за счет себя,— объяснил Еж.

— А вместе не бывает?

— Может быть, бывает. Но у меня не получается.

— А вы — себе за счет других?— поинтересовался Дюк.

— Я не себе. В том-то и дело. Что мне надо?— Еж прижал к груди обе лапки.— Мне ничего не надо, Я старый человек. Все для них! И хоть бы раз они спросили: «Папа, как ты себя чувствуешь?» Я не стал бы жаловаться, Но спросить-то можно... Поинтересоваться отцом родным...

Дюку стало обидно за Ежа, и он спросил:

— А как вы себя чувствуете?

— Плохо! — Еж подпер лапкой свою крупную голову -и устремил грустный, умный взгляд в лесное пространство.— Из меня азарт ушел. Скучно мне! Скучно! Смысла не нахожу. В чем смысл?

— Не знаю,— сказал Дюк.

— И я не знаю,— сознался Еж.— Раньше думал: дети растут. Для них. Теперь выросли, и я вижу: это вовсе не мои дети, Просто отдельные люди, Сами по себе. Я — отдельный человек. Сам по себе. Я для них интересен только как источник дохода. И больше ничего.

Дюк вспомнил маму и сказал:

— Это нехорошо со стороны ваших детей.

— Нормально,— грустно возразил Еж.— Если бы дети исполняли все надежды, которые на них возлагают родители, мир стал бы идеален.

— А что же делать? — настороженно спросил Дюк.

— Ничего не делать. Жить. Во всех обстоятельствах. Как пленный немец. Все мы, в общем, в плену: у денег, у возраста, у любви и смерти. А...—Еж махнул рукой.— Пойдем, я тебя домой отвезу.

— Я сам доберусь. Спасибо,— поблагодарил Дюк. Он устал от Ежа так, будто бесконечно долго ехал с ним в одном лифте.

Хотелось остаться одному и думать, о чем захочется. А если не захочется, то не думать вообще.

Добирался он три часа. Как до другого города.

В метро Дюк заснул и проснулся на станции «Преображенская» оттого, что женщина, работник метро, постучала его по плечу.

Дюк вышел из вагона, пересел в поезд, идущий в противоположном направлении, и его понесло через весь город до следующей конечной.

Дюк сидел, свесив голову, которая почему-то не держалась на шее, моталась по груди, как футбольный мяч по полю. И ему казалось: он никогда не доберется до цели, а всегда теперь будет грохотать в трубах.

Наконец он все же добрался до своей лестничной площадки. Позвонил к тете Зине и сообщил необходимое: куда прийти и когда прийти.

Дюк чувствовал себя, как после сильного отравления. И ему было безразлично все: и собственная победа и тети-Зинина реакция. Но реакция была неожиданной.

— А ковер?— спросила тетя Зина.

— Что «ковер»?— не понял Дюк.

— К мебели,— объяснила тетя Зина.

Она, видимо, решила, что Дюк действительно вроде золотой рыбки, а рыбке ничего не составляет достать новое корыто и новые хоромы.

— Это я не знаю,— сухо ответил Дюк.— Это без меня.

Его тошнило ото всего на свете, и от тети Зины в том числе.

— Я сейчас,— пообещала тетя Зина,

Тут же вернулась и сунула Дюку десятку, сложенную пополам.

— Что это? — не понял Дюк.

— Возьми, возьми... Купишь себе что-нибудь.

— С какой стати? — простодушно удивился Дюк.— Лучше купите себе туалетной бумаги, например. На год хватит. Если экономно...

Он сунул деньги обратно в пухлую руку тети Зины и пошел к своей двери. Достал ключи.

Тетя Зина наблюдала, как он орудует ключом. Потом сказала:

— Грубый ты стал, Саша. Невоспитанный. Чувствуется, что без отца растешь. Безотцовщина...

Дюк скрылся за своей дверью.

Лоб стал холодным. К горлу подкатило. Он пошел в уборную, наклонился и исторг из себя остатки коньяка, гарнитур «Тауэр», десятку и безотцовщину.

Стало полегче, но ноги не держали.

Переместился в ванную. Встретил в зеркале свое лицо — совершенно зеленое, как лист молодого июньского салата. Потом пошел в комнату и лег на диван зеленым лицом вниз.

После уроков к Дюку подошел Хонин и сказал: