Михаил Глазков - Горюч-камень [Повесть и рассказы]

Мишка и Венька ладили сразу по два крюка — себе и матерям. Варька тоже упросила брата взять ее с собой на поле: «Буду воду вам носить», — сказала. И он согласился, вспомнив, как на недавнем сенокосе сам таскал косцам воду из Кошкина колодца. Крюк — это косье с длинными деревянными зубьями внизу. Когда косишь, зубья не дают стеблям ложиться под косой на землю, а доносят их в валок. Не всякий сможет косить крюком, тут нужна сноровка и сила, ведь почва под хлебами неровная, и коса должна ходить не по земле, как при косьбе травы, а на весу. Но Венька накануне поучился работать с крюком на зарослях крапивы. Он столько ее навалял за гумном, что соседка — Аринка Кубышка съязвила:

— Что, Вениамин, аль на зиму для щей запасаешь?

Вреднющая баба эта Кубышка! От колхозной работы воротит нос, как черт от ладана, а на железнодорожную станцию чуть ли не каждый день шастает: носит лепешки на продажу проезжающим. И где она муку берет, не понятно? Поговаривают, что Кубышка ходит по ночам в поле и стрижет колоски. Обмолотит, смелет зерно на самодельной меленке и стряпает лепешки. Ну, погоди! Когда-нибудь мы до тебя доберемся, — заключил Венька, добивая крюком последние скопления крапивы-жгучки…

Рано утром по улице двигалась подвода, и сидевший на ней кузнец Григорий останавливался под окнами домов, кричал:

— Эй! Выносите крюки на телегу! Выезжаем за Косой верх!

Колхозницы выходили из хат, складывали косы на подводу и сами шли за ней, с мешочками в руках — с харчами на обед.

Начало жатвы! Испокон веку это был для крестьянина торжественный праздник. Ради долгожданного дня, когда на хлебном поле сверкнут косы и стебли с тугими колосьями лягут в ряды, а потом появятся на словно бы остриженном клину первые крестцы снопов, было столько пролито пота и недоспано ночей.

Нынешняя жатва для жителей Казачьего, как и для всех советских людей, была особой: фронт ждал хлеба. Солдаты, изгоняющие врага с родной поруганной земли, оставили косы своим женам, матерям и сестрам да еще детям. Вот и тут, за Косым верхом, были одни женщины да дети, да еще увечный кузнец Григорий, который, раздав крюки, сам встал во главе косцов.

— Ну, бабоньки, начнем! — сказал он, и лицо его словно бы помолодело. Он сделал шаг вперед деревянной ногой, и коса, описав полукруг в воздухе, срезала стебли желтой ржи; они покорно легли на стерню, словно золотые от солнца. И пошли за Григорием косцы, держа интервал, взмахивая в такт крюками: сначала бригадирка, за ней Настенка Богданова, следом Ульяна Лобынцева, Федосья Багрова с сыном да Домнуха Горохова. За взрослыми — ребята… Ряды выходили плотными — добрый уродился хлеб! Будет что и фронту отправить, и на семена засыпать, и людям на трудодни дать.

Над Веденеевым полем — ни облачка. Солнце, как начищенный медный таз, сияет, палит над головой. Косцы, разгоряченные и потные, стараются не замечать его, взмахивают и взмахивают крюками, временами отирая ладонями пот со лба.

Мишка уверенно шел, не отставая от взрослых ни на шаг. Правда, прокос у него получался уже, чем у них. Косу он отбил на славу, и стебли легко и неслышно валились на крюк, а с него в валок. Гоны были длинные, и Мишка, пока шел из конца в конец, успевал намечтаться вволю.

А вспомнилось ему последнее предвоенное лето, такая же уборочная пора, когда он с отцом ездил за Большой верх косить рожь. Косил-то отец вот таким же крюком, а Мишке он давал его лишь изредка — учил исподволь. Думалось ли тогда отцу, что совсем скоро его заменит вот на этом поле он, Мишка! И заменит с честью: если бы он увидел сына, то не устыдился бы за него. Венькиному отцу уже никогда не придется держать в руках косу, не ощущать тяжести литых колосьев на ладони. Да только ли ему не придется увидеть это хлебное поле и вон то яркое знойное солнце! И дед Веденей навсегда ушел из жизни, оставив свое имя полю, и Ленька, Мишкин дружок, и Петька… Многих своих хозяев ты уже не дождешься, родное поле!

…В то предвоенное лето уродилась хорошая рожь, и косцы, чтобы не тратить попусту время, ночевали прямо в поле. Намахавшись за день крюками, они спали под открытым небом, на ворохе свежей соломы. Мишка помнит, как отец ложился навзничь и, прежде чем уснуть, беседовал с ним. Там Мишка и узнал от отца всю его, а следовательно, и свою родословную.

— В нашем роду, Мишатка, все были земледельцы: и дед твой, мой отец, и мой дед, а твой, выходит, прадед сеяли хлеб, — говорил отец. — Тогда колхозов не было, наделы земельные имели, правда, не бог весть какие. Но землю все Богдановы любили, от нее не отрывались. И она за эту любовь кормила весь род…