Олег Тихомиров - Зеленое окно

Мы пошли вдоль края. Заглядывали вниз, сбрасывали туда камни и смотрели, как они падают, кувыркаясь, почти по отвесной стене оврага, сбивая по пути другие камни и поднимая фонтанчики пыли.

Хорошо было бы, конечно, спуститься. Но сделать это мы но могли: слишком уж круто уходили вниз стены. Да и уступов никаких не было видно. Полезешь — наверняка загремишь.

Иногда край обрыва нависал над пропастью острым выступом. На одном из них, возле дерева, мы увидели дядю Васю. Рядом с ним стоял, растопырив ноги, штатив.

Дядя Вася держал в руке палитру и смешивал краски. Поколдовав немного над ними, он наносил мазок, потом, взглянув куда-то через овраг, будто хватал тюбики, выдавливал из них и снова начинал лихорадочно смешивать краски.

Нас дядя Вася но видел.

— Подойдем, — сказал я.

— Не помешаем? Я удивился:

— Чем же мы помешаем?

— Смотри, как торопится.

Меня все же тянуло подойти и посмотреть, а еще мне хотелось, чтобы Глеб лишит! раз убедился, какие мы приятели с дядей Вагой, поэтому я сказал:

— Ничего, не на поезд опаздывает. Идем! Совсем близко уже был дядя Вася, когда и вдруг заметил, как недовольная, досадливая гримаса появилась на его лице. Причиной были не мы, нас он по-прежнему не видел. Просто у него что-то не получилось, и он вновь и вновь поглядывал нее в ту же сторону, через овраг, и хватался за тюбики с красками.

Мы остановились.

И что он так спешил? Ведь действительно не на поезд. Я стал смотреть туда, куда поглядывал дяди Вася. За оврагом небольшое поле с пожухлой травой и черный лес. Нет, не совсем черный: зеленым островком выделялись сосны. А над лесом солнце. Оно висит низко. Оно большое и красное. На него можно смотреть. И облака снизу тоже красные. Будто солнце их подожгло. А повыше они желтеют, еще выше теряют понемногу свет и становятся синевато-серыми.

Мне очень захотелось посмотреть, как нарисовал это дядя Вася, и я шагнул несколько раз, но опять остановился.

— Ты что? — спросил Глеб.

— Тихо, — шепнул я, — подожди.

— Ага, — тоже протоптал Глеб.

Почему мы перешли на шепот и почему не решились приблизиться к дяде Васе, наверно, мы и сами не понимали. Но то, что подходить не нужно и нельзя, мы поняли одновременно, в один какой-то миг.

И я снова примялся смотреть на лес, и на солнце, и на облака. Внизу они уже не горели, не поджаривались, а затухали, густели. И сверху облака тоже изменились — потяжелели, стали темно-синими и фиолетовыми.

— Идем, — коснулся Глебовой руки, и он, ни о чем не спрашивая, повернул назад.

Уходили мы осторожно. Раза два оглянулись. Дядя Вася нас не заметил.

Мы сделали крюк и снова выбрались к оврагу. Солнца не было видно. Оно спряталось за дальним лесом. Облака висели черные, мрачные. Лишь внизу, на самом донышке, еле проглядывал еще чуть теплый розовый свет.

Теперь мы не сбрасывали вниз камни, а тихо шли тропинкой, что вилась по самому краю. В одном месте мы наконец нашли спуск. Это был не настоящий спуск, но стена здесь казалась не такой уж крутой, и из нее выступали крупные камни, на них можно было бы стать ногой.

Но мы решили отказаться от этой затеи: пока спустишься да поднимешься, кто знает, сколько пройдет времени. А потом возле машин все раскричатся: мол, мы вас давно ждем, беспокоимся, совесть нужно иметь, и прочей чепухи наговорят, даже тошно станет. Лучше не связываться. Приедем в следующее воскресенье сами и тогда уж весь овраг облазим.

Мы прошли еще метров двадцать, и крутизна снова была такой, что захватывало дух, стоило лишь посмотреть вниз.

Мы как раз говорили о том, что нужно будет прихватить длинную веревку, если приедем сюда, как вдруг Глеб замер на месте:

— Гляди!

Я взглянул, куда он показывал, и тоже стал как вкопанный.

«Слабонервных просим закрыть глаза!» — слышал я где-то такое выражение.

Таня!..

Она стояла на камне, который торчал из отвесной стены обрыва. Над ее головой на самом краю был пень, из которого, как щупальца из осьминога, тянулись вниз корни.

Стройненькая, в своей блестящей куртке и эластичных брючках, она стояла, держась за корни, и улыбалась, как улыбается циркачка, расхаживая по проволоке.

Ее фотографировал Виталька. Он стоял на краю обрыва, над Таней, метрах в трех от пня-осьминога. Пока он целился в нее из своего аппарата, сердце мое нехорошо заколотилось.

— Голову чуть левее! — кричал Виталька. — Порядок… Повернись больше в мою сторону…

— Так? — спросила Таня.

И камень под ее ногами пошатнулся и рухнул.