Олег Тихомиров - Зеленое окно

— Бери, Эдик, не стесняйся.

Я тогда схватил самое большое яблоко. Сказал:

— Кто стесняется? — и начал его так грызть, что в ушах затрещало. Уж очень мне не хотелось походить на аккуратненького, гладенького Витальку.

Наверное, я ел яблоко слишком свирепо, потому что Верка сказала:

— У тебя, Эдик, плохое настроение. Сейчас мы тебя развеселим. — И спросила Таню: — У вас есть пластинки?

— Есть хорошая коллекция Шаляпина, — сказал Иван Денисович.

— Я сейчас приду, — вскочила Верка и убежала.

Вернулась она с пластинками.

— Вот. Будем танцевать. — И она включила проигрыватель.

Через минуту она отплясывала шейк. У нее хорошо получалось. Лихо. Она притопывала, подскакивала — только платье возле колен дергалось то в одну, то в другую сторону.

— Где так научилась? — спросил я, когда Верка, раскрасневшаяся и возбужденная, села рядом со мною на диван.

— В лагере… еще прошлым летом. — Она сразу не могла отдышаться, — У нас все вожатые… ил музыкального училища были… Такие пляски устраивали!..

А потом вышли на середину комнаты Таня и Виталька. Затем опять отплясывала одна Верка. Но чаще всего они танцевали втроем.

Таня не так ловко притопывала, хотя все же у нее получалось здорово. «В порядке», — отметил я про себя. Зато Виталька танцевал неважно, движения у него были скованные, а лицо — вот смех-то! — лицо было таким серьезным и сосредоточенным, будто он в уме решал и никак не мог решить задачку по алгебре.

Но все же он танцевал, а я…

— Эдик, иди к нам, — услышал я голос Тани.

— Не хочу, — сказал я.

— Почему? — спросила Верка.

— У нас в лагере не было вожатых из музыкального училища. — И я опять стал рассматривать кедровую шишку.

После танца ко мне подсел Виталька:

— Что не танцуешь?

— Не умею, — сказал я.

— Ерунда! Притопывай под музыку, и все. Вон у меня как получается.

— Блеск! — сказал я.

— Видишь, — снисходительно проговорил Виталька. — Притопывай, и все дела.

— Боюсь, твои духи свалятся. — Я кивнул на подоконник.

Виталька на миг смутился, а потом сказал:

— Научись. Топать тоже нужно уметь. Вон на второй полке слева учебник танцев лежит. Желтый корешок. Почитай.

Когда вновь заиграла пластинка, я от нечего делать подошел к книжным полкам. Я скользнул взглядом но корешкам книг, остановился на желтом. «Герберт Уэллс, — было написано на нем. — Человек-невидимка».

Я взглянул на две свои книжищи — они так и лежали на подоконнике, Таня их даже не раскрывала.

Кончилась музыка, остановилась пластинка.

— Я пойду, — сказал я Тане.

— Куда ж ты? — удивилась она.

— Домой.

— Посиди, еще и десяти нет.

— Нет, я пойду. До свидания. — Я взял свою шишку и пошел.

Таня проводила меня до дверей.

— Ты заходи, — сказала она. — Хорошо?

— Ага. Спасибо. — Я закрыл дверь.

Пошел я не домой, а к воротам: решил прогуляться по улице.

Я взглянул наверх. Танино окно зеленовато светилось. Оттуда неслась музыка: что-то веселое наяривал джаз.

«Кусочек морского дна» сегодня не был тихим и манящим. Почему-то я раньше считал, что он мой, этот кусочек, что о нем никто не знает. Только я и Таня. А теперь там появились ненужные, посторонние люди. Они вели себя шумно и дерзко. Они все перевернули и взбаламутили.

Таня, ты все дальше и дальше от меня. Что мне сделать, чтобы ты вернулась? Может, набить Витальке морду?… А потом что? Нет, это, конечно, глупо. Мне нужно ее забыть. Или, как я прочитал в одной взрослой книжке, «вырвать ее из сердца». Вырвать! До чего же это правильно сказано. Вырвать — и все дела. Жаль, что не с кем мне посоветоваться. Был бы у меня настоящий друг, я бы все ему рассказал. Только нет у меня настоящего друга. Знакомых ребят полно, а друга почему-то нет.

Как же он мне нужен!

Я не знаю, как у других, а у меня настроение часто зависит от погоды.

Если я просыпаюсь и в окно бьет солнце, то день начинается хорошо, меня наполняет какое-то неугомонное чувство, и мне хочется смеяться, и бегать, и заговаривать со всеми.

Л если небо затянуто серыми тучами и моросит дождь, то меня одолевает лень, и я не знаю, чем заняться, и никого мне не хочется видеть, и вспоминается все неприятное.

Сегодня с утра светило солнце. А еще на мне были новые сандалии из светло-коричневых ремешков. Поэтому мне шагалось легко-легко, словно кто-то подталкивал меня в спину.

Но торопиться было некуда. Хотя в руке моей и болталась хозяйственная сумка — меня послали в овощной магазин, — я знал, что сегодня обед у нас будет поздний, потому что воскресенье, и не спешил наполнять эту сумку картошкой.