Любовь Воронкова - Детство на окраине

— Вот вы с отцом-то какие! Разве с вами говорить можно?

Соня весь вечер была тиха и ласкова и все боялась, как бы нечаянно не нагрешить. Хотела пойти к Лизке рассказать, что исповедовалась и что у нее теперь совсем грехов нету. Но побоялась: а вдруг Лизка что-нибудь такое скажет, да и наведет на грех? А Соне никак нельзя грешить, ей завтра причащаться.

Но и дома, оказалось, очень трудно было уберечься от греха. Сергей Васильевич в этот день тоже исповедовался. Он приоткрыл свою дверь, чтобы покурить; в своей комнате дыму напустишь, дышать будет нечем, лучше покурить в хозяйскую. А заодно и захотелось ему поговорить с отцом. Он заметил, что отец и в церковь не ходил и не исповедовался.

— Вы что же, Иван Михалыч, неверующий? — спросил он. — Церкви не признаете?

— Ну, как же так — церкви не признаю! — ответил отец. — Да ведь не складывается у нас. Люди в церковь, а нам — к коровам. В прошлом году я говел. А нынче сама говеет. По очереди приходится.

— Плохо, плохо! — строго сказал Сергей Васильевич. — Так вас и за безбожника сочтут. Вам коровы важнее исповеди! Важнее бога!

— Да не то что важнее… Так ведь коровы-то нас кормят. А бог-то…

— Вас бог кормит, а не коровы! Эх, темная вы душа! Не понимаете вы ничего! — Сергей Васильевич с сожалением покачал головой. — Вот я сегодня сходил в церковь, исповедался, очистился от грехов. И как хорошо-то! Жалко мне вас! Как червяк в земле, так и вы в своих земных помыслах. И как только такие люди на свете живут!..

— Папа не червяк! — вдруг вступилась Соня.

— Во! Смотрите-ка, обиделась! — засмеялся Сергей Васильевич. — Обижаться нельзя, грех!

— Обижать тоже грех, — сдержанно сказала мама.

Сергей Васильевич внимательно поглядел на нее:

— Я к вам с добром… о его же душе беспокоюсь! А вы… Не любите вы правды! Никто не любит правды. Эх, люди! — Он погасил папироску о притолоку и молча закрыл дверь.

— Всегда все настроение испортит! — с обидой прошептала мама. — Исповедался он! А лучше, что ли, стал? Одна злость… а еще о правде заговорил!

— А ты уж и губы надувать! — сказал отец. — Очень надо расстраиваться! Эко нашла дело!

— Мама, мы с тобой уже нагрешили, да? — с тревогой спросила Соня. — Из-за Сергея Васильича…

— Это его грех, — ответила мама.

Но Соня опечалилась. Вот и до завтра не дожила, а уже нагрешила. Когда ж тут крыльям вырасти?

Утром пошли к причастию. Мама надела Соне белое платье с маленькими розовыми цветочками и с розовым пояском. Башмаки с калошами были очень велики и тяжело шлепали по грязи. Светило солнце, звонили колокола.

В церкви было много народу, все прибранные, принарядившиеся. Мама сняла с Сони пальто, и Соня стояла в своем белом с розовым платье и немножко смущалась оттого, что она такая нарядная. Ей казалось, что все, кто стоит рядом, смотрят на нее, на ее платье, на ее новые башмаки. Только вот лучше бы эти башмаки были немного поменьше… Но ничего, башмаки-то не так видны, а зато платье!

Тут что-то люди зашевелились, потеснились… И Соня опять увидела барыню в шляпе с перьями и ее двух девочек. Они все прошли через толпу и встали на красный коврик. Нынче барыня была в светло-сером, а девочки — в белоснежных платьях с широкими голубыми атласными поясами, в белых чулках и в белых туфлях. И Соня сразу поняла, что она совсем не нарядная, что платье у нее простое, ситцевое и поясок узенький. А башмаки хоть и новые, но видно, какие они грубые. Ей показалось, что девочки увидели ее, подтолкнули друг друга и переглянулись с улыбкой. Так и есть, они смотрят на нее и смеются!..

И ей вдруг, до боли в сердце, отчетливо вспомнилось, как они прогнали Зою, девочку с подтягина двора, которая пришла к ним поиграть, прогнали за то, что она была в старых тапочках и в дырявом платке!

Соня сдвинула брови и опустила глаза. Она уже не оглядывалась по сторонам и не думала, что кто-то любуется ее платьем. Ей захотелось домой.

Казалось, что служба идет уже давно, давно… Поют, машут кадилами, зажигают свечи… Снова поют. Надоело, надоело!

Но вот наконец батюшка вынес из алтаря золотую чашу. И Соня поняла, что надо подойти и причаститься. Она торопливо пробралась вперед, ей стало страшно, что другие причастятся, а ей ничего не останется.

Какая-то старушка подвела ее к самому амвону. Батюшка уже почерпнул ложкой из чаши, а Соня открыла рот…

Но в это время чья-то грубая рука отстранила ее и злой голос просвистел в ухо:

— Успеешь! Лезут всякие…

Соня оторопела. Она снова увидела ту монашенку, которая однажды согнала ее с ковра. Монашенка оттеснила ее, а к амвону прошли девочки в белоснежных платьях с голубыми поясами.