Любовь Воронкова - Детство на окраине

В сумерки ребята снова собрались во дворе. Пришел и Сенька-Хромой. Неожиданно прибежал Лук-Зеленый — как всегда, чумазый и нечесаный. Соня увидела, что все ребята вышли гулять, обрадовалась. Вот сейчас затеют игру, побегают, подурачатся!

— К тетенькам! — сказала Соня. — Пойдемте к тетенькам!

— Пошли!

Сенька, хромая, побежал вперед. Лук-Зеленый помчался за ним скачками.

Но Тая остановилась:

— Ни к каким я прачкам не пойду, здесь лучше, под кленом.

— А я — к тетенькам, — сказала Соня, — там лучше.

И она побежала в тот закоулок двора, где прачки днем вешали белье, а по вечерам сидели на лавочке, под тополями.

На лавочке никого не было — тетеньки еще ужинали. Соня оглянулась — она оказалась одна. Никто из ребят не пошел с ней, даже Лизка. Лизка сначала побежала за Соней, но остановилась и осталась со всеми, с Таей…

Куры уже забрались в сарай. Слышно было, как они, тихонько переговариваясь, усаживались на насестах. У тетенек в их полуподвале неярко светился огонь. Чуть-чуть шелестели над головой тополя потемневшей в сумерках листвой. Соня одна сидела на узкой деревянной лавочке. Из-за флигеля доносились голоса — ребята играли в прятки. Соне казалось, что она теперь осталась одна на всю жизнь. Тая больше никогда не примет ее играть, а ребята не будут с ней водиться. Подруги — Лизка, Оля, — с которыми она выросла, стали вдруг чужими.

Может, пойти туда и попроситься играть? Ну, нет! Этого Соня не могла. Почему она должна просить Таю? У них на дворе никогда никто не оставался один, они всегда были вместе. Как же это случилось сегодня, что Соня осталась одна? Ей было так обидно, что сердце просто щемило.

Но вот вышли и тетеньки. Домна Демьяновна, в своем чистом голубом фартуке, гладко причесанная, с водянисто-светлыми глазами, толстая и, как всегда, печальная, вышла первой. Она уселась, вздохнула — то ли от усталости, то ли от той печали, которую всегда носила в душе.

— Что это сегодня ты одна? — сказала она. — Где же ребятишки?

— Они там играют, — ответила Соня, опустив глаза.

Вышла, тяжело ступая уродливыми, больными ногами, Анна Михайловна. Она приподняла свои густые черные брови, повела бархатными синими глазами:

— Что это пусто как?

Она тоже села на лавочку. Соня молча прижалась к ней; это было любимое место — около Анны Михайловны.

— Да вот, слышишь, на том дворе играют, — ответила Домна Демьяновна. — Господа приехали, с прачками знаться не хотят.

Соня сидела молча, прижавшись к Анне Михайловне. Хоть и сидела она рядом с любимой тетенькой на том самом месте, которое еще вчера ребята брали с бою, ей было грустно. Вышла чернобровая Паня, уселась на порожек. Тоже удивилась:

— Что ж это ребятишки-то наши? Ай ушли куда?

— Барышни Семеновы к нам не захотели, — ответила Анна Михайловна, — где ж им с прачками знаться!

Тетеньки сидели, переговаривались. Тихий летний вечер стоял во дворе, зажигались первые звездочки… В подтягинском доме кое-где засветились огни. А за углом дома шумели, играли и веселились ребята, и никому дела не было, что Соня сидит здесь одна, что не бегает с ними в прятки, не поет с ними «Что тучки принависли…». Как будто и не было никогда Сони в этом дворе.

— Мам, а какие это — забастовщики?

— Ну, которые против царя идут.

— А почему?

— А потому, что думают, что они умнее всех, — вмешалась Анна Ивановна. Она стирала в кухне и слышала их разговор. — Устроят смуту, а люди потом без работы сидят. Да разве с царем поборешься?

— Мама, — через минуту начала Соня, — а наш художник, горбатенький, забастовщик был?

— Что ты! — Мама далее засмеялась: — Какой же он забастовщик!

— А он же говорил: кто работает, тот и хозяин. А Тая говорит, что если бы их отец услышал, так он бы нашего художника в тюрьму посадил.

— И посадил бы, — подтвердила мама, — потому что — не болтай! И тебя посадят, если болтать будешь, да отправят по этапу.

— По этапу?..

Соня уже знала, что такое отправить по этапу. Ей живо вспомнился мрачный рассвет и в серой моросящей мгле глухой звон кандалов… Шеренги понурых людей, все в одинаковых шинелях с бубновым тузом на спине, на голове — странные, смятые картузы без козырьков… Они шли рядами, прикованные друг к другу, и железные кандалы погромыхивали на ногах…

Соне стало страшно, но мысли не давали покоя. Мама велела от нее отстать и не разговаривать про забастовщиков. Тогда она постаралась выяснить другой вопрос.