Эдуард Пашнев - Девочка и олень

— Следующая — «Черная речка», — объявил вагоновожатый.

Но никакой речки не было видно. Кругом стояли высокие дома, поблескивали трамвайные рельсы, скользили автомобили, как и на всех других улицах Ленинграда.

— Сейчас мы у кого-нибудь спросим, — сказал Николай Николаевич. — Скажите, пожалуйста, — наклонился он к окошечку газетного киоска, — как пройти к Пушкинскому обелиску?

— Видите дом? — высунулась женщина наружу. — Поверните около него направо, пройдете дворами мимо котельной, через мост, через железнодорожную линию и там увидите.

Ориентиры показались Наде неподходящими: «мимо котельной», «через железнодорожную линию». Все эти приметы вместе с трамваем, на котором они приехали, разрушали представление о девятнадцатом веке.

Котельная, мост, железнодорожная линия — все это оказалось очень близко, и через пять минут ребята входили в небольшую осиновую рощу, в центре которой виднелась прямая стрела обелиска. Деревья стояли черные, одно лежало поперек дорожки, раскинув в снегу ветви. Старик и парень распиливали его пополам.

— Это зачем же вы? — спросил Николай Николаевич.

— Упало от старости, — объяснил старик. — Люди придумали, что деревья умирают стоя, а оно, вишь, умерло и упало. Хорошая была липа, — закончил он грустно.

Они отдохнули и снова приступили к работе. Буквально в двадцати-тридцати метрах от обелиска прогромыхала электричка на Сестрорецк, с другой стороны, натужно гудя, проехала машина, груженная трубами. Двадцатый век, оставив нетронутым лишь небольшой островок, где стояли когда-то друг против друга Пушкин и Дантес, обтекал его со всех сторон новыми домами, автомобилями, поездами.

Но птицы, не замечая этого и не обращая внимания на подошедшую экскурсию, перелетали беззаботно от кормушки к кормушке, которые были развешаны на деревьях, звонко перекликались, выметали хвостами на снег легкую шелуху конопляного семени. И ребята, сгрудившиеся около обелиска, отгороженные черными стволами деревьев от трамвая, на котором приехали, от котельной с высокой трубой, от поездов, почувствовали себя независимыми от времени, как птицы, которых мог всполошить только выстрел.

Толя Кузнецов поднял сучок, взял его в руку, как пистолет, при молчаливом внимании ребят, Нади и Николая Николаевича отсчитал двадцать шагов.

— Кольк, стань там, — приказал он своему другу.

— Д-а-а, — протянул шутовски тот, — стану, а ты меня еще застрелишь.

— Стой молча, — сказал Кузнецов.

Недосекин подобрал на снегу небольшую ветку, отломил от нее сучок и тоже взял его в руку, как пистолет.

— Теперь давай сходиться, — сказал Толя Кузнецов.

— Только у них пистолеты дуэльные были в три раза длиннее тех, что вы держите, — подсказал Николай Николаевич.

— Я сейчас принесу, — крикнул Чиз.

Он побежал к поваленной липе, отломал две длинные палки и принес их ребятам. Они вооружились по-новому, приблизились к условному барьеру, между ними осталось расстояние в десять шагов. Старик и парень прервали работу и подошли посмотреть.

— Неужели отсюда стреляли? — спросил Кузнецов у Николая Николаевича.

— Да, Дантес выстрелил примерно отсюда, кажется, одного шага не дойдя до барьера, чтобы первым нажать курок.

Кузнецов отступил на один шаг назад. Все равно расстояние казалось непростительно малым.

— А если руку с таким длинным пистолетом вытянуть, — сказал Половинкин, — то и вообще остается восемь метров.

— Это же просто убийство, — сказала Таня и беспомощно оглядела всех.

— Все ясно, — заключил Толя Кузнецов, — надо было успеть первым выстрелить. И Дантес на это рассчитывал. Нечестно, не дойдя одного шага, выстрелил, чтобы наверняка. Вот сволочь!

— Вот сволочь, — повторил старик и как-то странно шмыгнул носом. В морщинах около глаз заблестели слезы, он смахнул их и, повернувшись к ребятам спиной, зашагал к поваленной липе. Парень, ничего не сказав, двинулся вслед за ним.

Ребята замерли и с минуту не двигались и ничего не говорили. Слишком неожиданными были эти слезы. И когда снова раздалось жиканье пилы, Надя почувствовала, что и ей хочется плакать. Звук простого инструмента подействовал на нее, как самая трогательная музыка. Она отошла к ближней кормушке и, глядя вроде бы на птиц, а на самом деле в белое холодное небо, расчерченное голыми ветвями деревьев, не осушила, а опрокинула назад в себя близко подступившие к глазам и горлу слезы. И от насилия над собой у нее защемило сердце, сделалось больно в груди.