Эдуард Пашнев - Девочка и олень

Кафе «Дружба» на Невском производило на всех непосвященных впечатление самой заурядной столовой. Низенькие потолки, чистые, маленькие окна. Станы почти пустые: два-три эстампа на каждый зал. Столики прямоугольной формы с полированными пластмассовыми крышками темного цвета. Но ребята смотрели сквозь современный скучный интерьер в прошлое, в то пушкинское время, когда в этих залах был ресторан, который содержал мосье Talon.

Дверь открылась, ребята ввалились в вестибюль.

— «К Talon помчался: он уверен, что там уж ждет его Каверин. Вошел — и пробка в потолок, вина кометы брызнул ток…» — возбужденно процитировал Половинкин, сбрасывая пальто на руки сердитому гардеробщику.

Николай Николаевич, отдав пальто и шляпу Толе Кузнецову, ходил, потирая руки, по залу, занимал столики у окна. Надя, Ленка и Чиз оказались за одним столом. Четвертое место они берегли для отца Нади.

— Вот, значит, где они ужинали, — сказала Ленка. — У французского ресторатора. А я думала, что Талон — это женщина.

— И я тоже, — призналась Надя. — У папы есть книга о балете. Там я видела французскую балерину Тальони. Я почему-то думала, что это она и есть, что Евгений Онегин к ней помчался: «Уж темно: в сайки он садится. «Пади! Пади!» — раздался крик; морозной пылью серебрится его бобровый воротник. К Talon помчался…» Тогда у меня еще не было комментированного издания, и я удивлялась, почему Тальони Пушкин называет так. А потом оказалось, что Talon — мужчина с усами.

Николай Николаевич присел на минутку и опять убежал для переговоров с официанткой. Мимоходом он за каждым столиком, где сидели его подопечные, сообщал:

— А напротив, в магазине «Краски, картины», раньше была кондитерская Вольфа и Беранже, где Пушкин перед дуэлью ждал секунданта с пистолетами.

Толя Кузнецов молча кивнул и долго смотрел в окно на противоположную сторону проспекта, стараясь сквозь редкие просветы между автомобилями, троллейбусами и толпой людей разглядеть кондитерскую Вольфа и Беранже.

— А вот там, где ты сидишь, — хитро сказал Недосекин, — может быть, сидел и потягивал винцо Александр Сергеевич.

Ничто не напоминало здесь петербургский ресторан тех лет, но ребята приехали в гости к живому Пушкину, и каждый старался оживить прошлое какой-нибудь шуткой, замечанием.

— А кто помнит, что заказывал Онегин в ресторане? — спросил А. Антонов.

— Ламбургский сыр, кажется, — вспомнил Половинкин.

— Не ламбургский, а лимбургский, — поправила его Таня и, покраснев, добавила: — А еще он ел ростбиф окровавленный.

— Танька жаждет крови, — засмеялись за соседним столиком.

— А еще страсбургский пирог нетленный, — подсказал неожиданно Толя Кузнецов и сам удивился, засмеялся: — Точно, нетленный. Братцы, дайте мне кусочек нетленного пирога.

— Пирог — это на второе с компотом, — рассудительно заметил Недосекин. — А на первое сосиски с капустой.

— А вы знаете, что такое страсбургский пирог? — спросил Николай Николаевич, возвращаясь к своему столу. — Это паштет из гусиной печенки.

Ребята дружно засмеялись.

— Дайте Недосекину гусиной печенки с компотом, — с восторгом выкрикнул Чиз.

— Товарищи, — очень серьезно возмутился Половинкин, — где же Каверин? «Он был уверен, что там уж ждет его Каверин».

Новый взрыв смеха.

Ни страсбургского пирога нетленного, ни ростбифа окровавленного, ни трюфелей, ни ананасов, ни лимбургского сыра в кафе «Дружба» не подавали. Но зато были горячие сосиски в целлофановой упаковке, зеленый горошек, дымящаяся капуста.

Все испытывали странное ощущение. Строки Пушкина из четырнадцатой строфы «Евгения Онегина» казались в школе прекрасно далекими. Вино кометы, Talon, Каверин — все это было в какой-то другой, не совсем понятной жизни классика русской литературы, все это было в девятнадцатом веке. И вдруг они сели на поезд и всем классом въехали прямо в середину этой строфы и как ни в чем не бывало сидят за столиками, поглядывают в окно на кондитерскую Вольфа и Беранже на тон стороне проспекта и едят сосиски с капустой.

Мойка лежала, закованная в лед, в тесные гранитные набережные, отделенная от тротуаров и узеньких мостовых чугунной оградой. И по ту сторону реки, и по эту улица была пустынна. Оживление, толкотня, троллейбусы и автомобили остались на Невском, а здесь так и казалось, что из-за угла вывернется коляска с верхом, запряженная лошадьми, или выйдет неторопливым шагом человек в цилиндре и с тростью.

Чем ближе подходили ребята к дому № 12, тем больше волновалась Надя. Она отстала немножко, чтобы задержать на минутку встречу с последней квартирой Пушкина, внутренне подготовиться.