Анвер Бикчентаев - Дочь посла

— Телеграмму послал. Успокойся, — проговорил он, дружелюбно толкнув меня в бок, и улыбнулся.

Более заботливого человека, чем дядя Курал, трудно встретить!

Я решила про себя: если он когда-нибудь приедет в гости к нам, в Уфу, я точно так же буду угощать его и буду заботиться о нем.

До наступления вечера навестили меня, больную, почти все жители поселка. Про ребят нечего и говорить. Если бы дядя Курал дал им волю, они, по-моему, не отошли бы от меня ни на минуту.

Лал все чаще начинал горевать.

— Через несколько дней вы покинете нас, уедете в Дели, — с грустью говорил он. — Наверно, расстанемся навеки!

От его слов становилось тоскливо. Я уже очень привязалась к нему. К нему и Бульбули. Как только подумаю о расставании, сердце болит. Неужели навсегда придется расстаться с друзьями, с которыми вместе делили и радость и горе?

Первой уходила от нас Бульбули.

— Я решила остаться в этой деревне. Тут хорошо живут. И работа для меня найдется, — говорила она, захлебываясь. — Я уже посоветовалась с дядей Куралом.

Как только она это сказала, мы обнялись и расплакались. Даже мысль о расставании была невыносима.

Пока мы проливали слезы, а мальчики пытались нас успокоить, внезапно в дверях появился высокий дед с длинной палкой в руках. А на конце палки при каждом движении старика бодро позванивал маленький колокольчик: я уже знала, что только почтальоны ходят с колокольчиками.

— Вам, дети мои, принес радостную весть, — проговорил он. — В деревню приехали ваши родители. Их катер стоит на берегу. С минуты на минуту они войдут в этот дом.

Мы не знали, что и сказать. Вместе с радостью пришло и раскаяние. Как мы их встретим? Что мы им скажем?

В эту минуту мне очень захотелось умереть тут же, не вставая с места.

Я как-то читала в одной книге, что перед смертью полагается вспомнить все грехи, которые ты совершил в жизни. Начала припоминать и я, и, к моему ужасу, их набралось немало, хотя и говорится, что ребенок совсем безгрешен.

Накопилось грехов немало! По-моему, совершенно достаточно для одной человеческой жизни. Но мне умереть не удалось. Я осталась жива, и мне теперь придется отвечать перед мамой и папой за все грехи, а это совсем не легко.

Первой переступила порог мама; увидев нас, она кинулась целовать.

— Живы! — проговорила она, точно все еще не веря этому. — Живы!

Папа стоял возле двери молча и, как мне показалось, неодобрительно глядел на нас всех: на меня, Мусу и маму; наверное, за то, что она целовала и миловала нас. Ведь мы этого никак не заслужили.

— Здравствуйте, беглецы! — наконец произнес он.

Оттого что он заговорил, как-то легче стало дышать в комнате, но мы не посмели прямо и открыто взглянуть в его глаза. Я, например, бессмысленно уставилась на его белые запыленные туфли.

Тут надо было попросить прощения или объяснить, почему мы убежали из дому. Однако я не могла даже губами шевельнуть. Муса тоже виновато опустил голову.

— Вы поступили неблагодарно, тайно убежав из дому, — медленно заговорил папа, — да еще даже не соизволили написать нам с пути, что полагается делать каждому путешественнику.

Лал и Бульбули тихонько прикрыли за собой дверь. Какие молодцы! Они, наверное, сразу почувствовали, что нас надо оставить одних.

— Теперь объясните, почему убежали в джунгли? — спросил отец.

Муса поднял на меня глаза и увидел, что я не в состоянии ответить. Поэтому начал говорить сам.

— Мы хотели помочь Индии! — сказал он.

Мама и папа взглянули на нас с удивлением.

— Ну-ка повтори, что ты сказал? — потребовал папа.

— Мы хотели помочь тебе, папа, и Индии. Честное слово, — горячо заговорил Муса. — Мы сами хотели отыскать нефть.

Услышав такое заявление, папа посмотрел на нас, засуетился, даже почему-то достал носовой платок. Однако, быстро овладев собой, прежним строгим голосом добавил:

— И все-таки я не одобряю ваш поступок, никак не одобряю!

Мы еще более растерялись. Только одна мама не растерялась, нашлась что сказать.

— У папы удача, — сообщила она, точно желая папу примирить с нами. — Из скважины ударил газ… нефтяной газ.

Если бы я была на ногах, то безусловно бросилась бы на шею папы. Муса, однако, не бросился на его шею, вместо этого он сделал два шага вперед и неловко протянул ему руку.

— Поздравляю, папа! — просто сказал он.

— Спасибо, сыночек!

Как я ожидала этого слова! И тут к горлу подкатило что-то такое, и трудно стало дышать. «Коли уж папа произнес «сыночек», значит, и взаправду считает Мусу своим, а не чужим сыном…» Еще я сказала себе: мужской разговор наконец состоялся!.. Ведь папа, приглашая нас в Индию, писал, что он сам хочет поговорить с Мусой как мужчина с мужчиной, а когда мы приехали к нему, он вовсе забыл о своем обещании — наверное, все из-за вышки, которая никак не хотела давать нефть.