Теодор Вайсенборн - На пороге надежды

Он встал, обошел письменный стол и сел на стул, стоявший неподалеку от Йогена, у небольшого круглого столика.

- Кажется мне, - произнес он, - ты не совсем верно оцениваешь свое положение. Это впечатление еще более усугубляется твоими сочинениями, которые ты писал по заданию господина Шаумеля и где ни в одной строке нет ни малейшего намека на то, чтобы ты хоть что-нибудь осознал. Ты попал к нам по добровольному ходатайству о назначении надзора, иными словами - по просьбе твоей матери. Следовательно, она имеет право в любой момент прервать твое пребывание здесь, стоит ей только этого захотеть. Но если она женщина благоразумная, в чем я не сомневаюсь, то она, не посоветовавшись с нами, этого делать, разумеется, не станет. По некоторым выдержкам из личного дела, которые я только что зачитал, ты можешь и сам предположить, как мы к этому отнесемся, если она нас спросит. Или ты, чего доброго, полагаешь, что я со спокойной совестью мог бы рекомендовать твоей матери забрать тебя домой?

Господин Катц замолчал, словно ожидая ответа, а поскольку его не последовало, он продолжал:

- Вот видишь, дело обстоит именно так, а не иначе. Не в моей власти тут что-либо изменить. Все целиком и полностью зависит от тебя. Если ты приложишь усилия к тому, чтобы твоя характеристика в ближайшем будущем выглядела поприятнее, то твое пребывание у нас может существенно сократиться. В противном случае оно станет гораздо длиннее, чем ты это представлял себе до сих пор. Что наверняка не в твоих интересах. Я тебе могу посоветовать лишь одно: приноровись, войди в общую колею. Постарайся, чтобы у тебя сложились лучшие отношения с твоим воспитателем. - Он снова вернулся на свое место за письменным столом. - Представление, которое ты устроил сегодня утром, вряд ли, как мне кажется, продвинет тебя на этом пути. Я сейчас вовсе не собираюсь дознаваться, как ты пришел к такой вздорной, детсадовской идее. Со своей стороны, я весьма невысокого мнения о подобных вещах. Да и потом, как это скажется на твоей характеристике и тем самым на твоем освобождении... На сегодня все. Можешь идти.

Йоген встал, обозначил головой намек на поклон и шагнул к двери.

- Кстати, Йоген... - окликнул его господин Катц, и когда Йоген обернулся, то увидел первую за время этого одностороннего разговора улыбку. - Хотел тебе еще сказать: господин Шаумель очень любит собак. Больше того - он просто помешан на собаках, но тут он, к сожалению, держать собак не может. Правилами внутреннего распорядка это запрещено. Но вполне могу допустить, что Боксер, Терьер или Такса - для него скорее ласкательные имена, а не обидные клички. Тем не менее я попросил его в будущем не употреблять их. Теперь все, ступай.

Дорогой Аксель,

я сейчас был у нашего директора, и он мне прочитал, что ему написал твой отец. Не бойся: больше я тебе писать не буду. И вообще не бойся. Абсолютно. Мы лишь шапочно знакомы, как ты сказал своему отцу. А шапочные знакомые меня нисколько не интересуют. Я их даже не продаю.

Й.

В тот же день после обеда во дворе разгорелась жестокая драка - из тех, что случались здесь время от времени, без каких-либо видимых и объяснимых причин. Слово за слово, обмен любезностями перешел в рукоприкладство, добровольные помощники присоединились к непосредственным участникам, и вскоре уже целая орава ребят сбилась в один дерущийся, горланящий, кусающийся, пинающийся, царапающийся клубок, в который через некоторое время с трудом вклинились воспитатели, хватая и разнимая дерущихся. А те стряхивали пыль со штанов и рубашек, бросали друг на друга злобные взгляды, но очень скоро переключались - вполне миролюбиво - на какое-то постороннее занятие.

На сей раз было очевидно, что зачинщик,, .этой стычки - Йоген. Без видимого повода он бросился на парня из другой группы, сбил его на землю и принялся колошматить обеими руками, а все остальное разыгралось по уже известному в таких случаях сценарию.

Пока шумно пыхтящие и отдувающиеся драчуны расходились в разные стороны, Йоген осматривал свое колено, на котором появилась глубокая, сильно кровоточащая ранка.

- Лучше сразу к сестре пойти, - сказал Свен. - Иногда туда грязь попадает, еще гноиться начнет.

Медсестра была миловидной, полноватой женщиной, уже пятнадцать лет проработавшей здесь и очень всеми любимой. Ей это место нравилось, и, когда ее знакомые спрашивали, как ей не надоело возиться с такого сорта публикой, при том, что умелые медсестры везде нарасхват, она искренне не понимала этих вопросов.