Вильям Козлов - Юрка Гусь. Повесть

Домой возвращались в полдень. Солнце припекало макушку. Бабке хорошо, она в платке, а у Юрки ничего на голове нет. Дику тоже жарко. Он высунул язык и лениво брел позади, роняя слюну в пыль. У моста увидели знакомого старшину и какую-то молодую женщину. Они сидели на берегу. Старшина был без гимнастерки. Он подставил солнцу жирные плечи. На траве лежала закуска: раскрытая банка свиной тушенки, колбаса, хлеб, а у берега, в воде, стояла бутылка с бумажной затычкой. Ширихин спирт. Они, видно, только что расположились здесь.

- Какой жирный этот старшина, - сказал Юрка.- Погляди, баб, какое у него брюхо.

Бабка подошла поближе к ним, остановилась, и оперлась на палку. Она с любопытством смотрела на старшину, словно его никогда не видела, и на женщину. Смотрела в упор, без улыбки. И губы у нее были поджаты.

- Ты чего?-спросил старшина. - Иди, старая, своей дорогой.

- Тебя-то я знаю, - сказала Василиса Петровна,- жил у меня на квартире. Ушел и спасибо не сказал, что стирала, убирала за вами. Ну да бог с тобой… А эту…- она палкой дотронулась до женщины, - что-то не припомню… Откуда ты, сказывай?

Женщина посмотрела на старшину, усмехнулась.

- Ты зубы-то не скаль, кобыла, - сказала бабка.- Откуда такая?

- Хотяевская… - ответила женщина. - Из Хотяева я.

- Мамаша, шли бы вы… - начал было старшина, но бабка перебила его.

- Какая я тебе мамаша? Мой сын не пьянствует в кустах. Мой сын воюет. В окопах сидит. Мамаша! Да я бы такого сынка… Неужто так всю войну и будете при кухне?

Старшина волчком завертелся на траве. Он зачем-то схватил гимнастерку и стал натягивать на себя. А женщина опустила глаза вниз. В одной руке она держала кусок хлеба, в другой - колбасу.

- Ишь, гладкий какой! Рожа, как блин масленый,- говорила бабка. - Не иначе, как воруешь солдатские харчи. Всем выдают по норме, а у вас всего полно… У кого же вы крадете, бессовестные ваши глаза? Люди воюют, а вы их обираете и пропиваете харч вот с такими… хотяевскими. Небось, бабонька, твой мужик-то на войне?

Женщина смотрела в землю и молчала.

- Воюет муж, а ты… с этим лизоблюдом прохлаждаешься…

- Ну, знаете, мамаша, хотя вы и старая…

- Не мамаша я тебе! - бабка подняла палку и потрясла ею. - Волчица тебе мамаша… Старая я, верно. Не то бы обоих отходила палкой. Да что палка… Тебе, бестыжие твои глаза кое-что покрепче следоает.

Бабка плюнула и пошла прочь. Юрка шагал за ней и удивлялся: вот так бабка!

- Как ты их… - сказал он. - Обоих!

- Надень что-нибудь на голову, - сказала бабка.- Напечет.

- У старшины даже губа отвисла… Как у Кольки Звездочкина.

- Тебе бы тоже следовало палкой по горбине.

- Мне-то за что?

- Кто палил у сельсовета в небо из револьверта?

- Тимка дал, - сказал Юрка. - Ей богу! Спроси, если не веришь.

- Думаешь, глухая, так ничего не слышу и не вижу… Разбойник!

- Бабушка, - сказал Юрка, - давай я понесу корзинку… Устала ведь!

Юрка заскучал. Лето - это такая пора, когда мальчишек неудержимо тянет куда-то. Ложится вечером человек спать, еще не помышляя ни о чем, а утром просыпается,- душа рвется в тридесятое царство. Кажется, вскочил бы на первое попавшееся облако и полетел бы по воле ветра. Куда ветер - туда и ты. Лети себе над землей и гляди в оба глаза.

Облака, мягкие, сияющие, плыли над круглым куполом водонапорной башни. Юрка лежал во дворе на лужайке и провожал их взглядом. Вспомнился дом родной, клен, река Ловь, камень-валун. Вот так же, когда он лежал на камне, над головой плыли облака. Если закрыть глаза, то все будет как раньше… Нет, как раньше никогда не будет. В городке фашисты. Дома нет, деревьев тоже. Один камень-валун в реке и облака… Плывут и плывут себе. Куда?…

Послышался далекий паровозный гудок. Протяжный, певучий. Поезд далеко за лесом, а ухо уже улавливает перестук колес, пыхтенье. Как только паровоз вырвется из-за семафора, - запоют рельсы. Сначала тихо, чуть слышно, потом весело, звонко…

Прогрохотал эшелон. На запад. Без остановки. Дежурный поднял с земли проволочный жезл, повесил его на плечо и стал сворачивать самокрутку. Сейчас он закурит и уйдет в дежурку. И снова на станции станет тихо. Но стоит составу остановиться, как станция оживает. Первыми прибегают мальчишки. Они бродят по путям, глазея на солдат. Приходят торговки с корзинками. На станции начинается веселое оживление. Солдаты, обнаженные до пояса, бегут к башне и начинают плескаться под холодной струей, брызгать друг в друга водой.

Но вот тонко свистнет паровоз, выпустит из-под колес большое белое облако пара, и солдаты, громко топоча, бросятся к вагонам. Поезд уже идет, торопится на фронт, а загорелые парни на ходу прыгают в темный проем товарных вагонов. И товарищи протягивают им руки, подхватывают на лету.