Вильям Козлов - Юрка Гусь. Повесть

- Хватит?

Шириха проворно спрятала провиант в кошелку и, состроив на лице что-то наподобие улыбки, сказала:

- Шахарку бы… хоть два кушочка.

Старшина дал два куска.

Через пять минут пришел Жорка и вручил ему две бутылки с бумажными затычками.

- Мамка сказала, что еще найдется… - доложил он. - У вас есть сапоги?

- У нас все есть,- нюхая содержимое бутылки, сказал старшина. - Чистый?

- Как слеза, - бойко ответил Жорка. - Мне бы сапоги… Мамка сказала, что за сапоги еще столько нальет.

Когда старшина вышел в сени, Гусь ядовито спросил:

- Базаришь?

Жорка смутился.

- Это не я, - сказал он/-Мамка…

- Новые корочки захотел?

- Хромовые, - сказал Жорка,

- Жми отсюда, барахольщик! - прошипел Юрка, оглядываясь на дверь.

- Я-то при чем? Это мамка…

Наверное, у Юрки было нехорошее лицо, потому что Жорка задом попятился к двери, открыл ее и прямо с первой ступеньки шарахнул на землю.

- Паскуда, - пробормотал Гусь.

А Жорка, влетев в свою избу, плаксиво заявил матери:

- Сама торгуй спиртом… И не посылай меня больше. Не хочу!

Дик голодал. Юрка гладил друга, тихонько говорил ему в ухо разные ласковые слова и сам удивлялся: откуда только они берутся? Но Дик грустил и худел. Где-то во дворе он откопал полусгнившую овечью шкуру и почти всю сжевал.

Юрка не знал, что делать. Он страдал не меньше Дика.

Ужинали с бабкой вдвоем. Постояльцы, не дожидаясь, пока самовар закипит, забрали продукты, бутылки и ушли пировать на свежий воздух.

Юрка лениво тыкал вилкой в сковородку с жареными сморчками. Грибы ему. опротивели. Дик лежал на полу, лапой прикрыв морду. Виднелся один желтый глаз. Этот глаз укоризненно глядел Юрке в самую душу и спрашивал: «Ну что, Гусь, не можешь прокормить? Давай веди на аэродром. К летчикам. Они прокормят…»

- Баб, гони ты этих квартирантов, - сказал Юрка.- Они что-то мне не нравятся. Люди воюют, а они - Ширихин спирт хлещут.

Бабка молча жевала скользкий сморчок. Поздний луч мягко освещал ее лицо. Добрые темные глаза задумчиво смотрели на стену. Юрка вдруг сделал открытие: на толстом бабкином носу есть маленькие дырочки. Их много, будто кто-то нарочно иголкой натыкал. А ухо у нее совсем молодое и белое, и круглая сияющая сережка вроде не серебряная, а золотая.

- Дожжа бы, - сказал бабка, - глядишь - колосовики пойдут.

- Твой-то сын, Мишенька, воюет, а эти знай жрут да пьют… Прогони, баб.

- Есть тут недалече делянка… Испокон веков белые водятся.

- Хочешь, я сам им скажу, а?

Бабка положила ложку на стол:

- Уедут… Время такое, что солдаты на одном месте долго не засиживаются. Поживут - и дальше.

- Солдаты! - сказал Юрка. - Интен… данты они - вот кто! И морды круглые. Наели в тылу.

- Как их прогонишь? Сами уедут.

- Я, баб, фронтовиков приведу.

- Отвяжись, - рассердилась бабка, - не твоего ума дело.

Юрка выпустил Дика во двор, а сам забрался на печку. Любил он тут поваляться. Пахнет дымом, теплом, луком. Спать еще рано. Солнце опустилось где-то за соснами. Крыша вокзала стала розовой, а рельсы желтыми, словно их только что вынули из доменной печи. На станции не видно ни души. Высокие тополя стоят не шелохнутся. В тупике притаились десятка два пульмановских вагонов. В них снаряды. Ночью прицепят к вагонам паровоз и состав уйдет на фронт.

Юрка задремал. Он слышал, как залаял Дик. Нужно было встать и узнать, кто пришел, но вставать не хотелось. Дверь отворилась. Лень было открыть глаза и посмотреть, кто это. Зашумел самовар, звякнули чашки. Бабка и гостья сели за стол чай пить. Не чай, а горячую воду.

- Мой-то парнишка говорит: гони их из избы, - слышит Юрка неторопливый бабкин голос. - Морды, говорит, у них толстые… Да разве в этом дело? Кому что предназначено: одни на войне, другие при складе… Парнишка-то мой говорит, едят много… Это верно, поесть любят. Сварю чугун, в один секунд очистят. И собаке крошки не останется… Не могу я их прогнать. Не чужие… А что при складе - служба такая у них, не бей лежачего…

Бабка замолчала. В избе стало сумрачно. Наверное, уже одиннадцать часов. Дик спит в сенях. Слышно, как он ворочается и вздыхает. Горестно и тяжело, как убитый горем человек. А какое горе у Дика? Брюхо пустое- вот и вздыхает. А может быть, пустое брюхо для собаки - самое большое горе?

- Не знаю, как оно будет дальше, - сказала гостья, и Юрка сразу по голосу узнал Серафиму, Стаськину тетку. - Отец на фронте. А когда война кончится? И что будет… Мальчонка-то очень самостоятельный. И башковитый. Своих-то я иной раз и погоняю веревкой, а его ни-ни! Не трогаю. Как глянет на меня своими глазищами,- сразу рука опускается. Добрый он. Ничего для других не жалко. Пихну ему кусок получше, не съест. С ребятишками поделится. Любят они его. И слушаются больше, чем меня.