Форрест Картер - Образование Маленького Дерева

Теперь я понял, кого видел на дороге и кого принял за дедушку.

Дедушка сказал, что когда он вышел из приемной и увидел меня, он в тот момент уже знал, что меня отпускают; но он не знал, хочу ли я домой… или, может быть, мне больше нравится быть с другими детьми… и он дал мне решить самому.

Я сказал дедушке, что тут же понял, куда я хочу, в ту же минуту, когда оказался в приюте.

Я рассказал дедушке и бабушке об Уилберне. Я оставил свою картонную коробку под дубом, и я знал, что Уилберн ее найдет. Бабушка сказала, что пошлет Уилберну рубашку из оленьей кожи. Что она и сделала.

Дедушка сказал, что пошлет ему длинный нож, но я сказал дедушке, что тогда, скорее всего, Уилберн зарежет им Преподобие. Дедушка его не послал. Мы никогда больше не слышали об Уилберне.

Когда мы пришли в церковь в следующее воскресенье, я был на поляне первым. Я побежал впереди бабушки и дедушки. Я знал, что найду Джона Иву чуть в стороне, среди деревьев, и я нашел его на том самом месте, в старой черной шляпе с плоскими полями. Я подбежал к нему и обнял, обхватив за ноги. Я сказал:

— Спасибо, Джон Ива.

Он ничего не ответил, только протянул руку и дотронулся до моего плеча. Когда я поднял на него взгляд, его глаза мерцали, и в их черной глубине был свет.

Мы хорошо перезимовали; правда, мы с дедушкой едва успевали рубить дрова. Дедушка сказал, если бы я не вернулся — учитывая все обстоятельства, — они бы, вполне может быть, той зимой замерзли. Что было верно.

Морозы в ту зиму были сильные. В винокурне перед прогоном продукта нам почти каждый раз приходилось разводить костры, чтобы освободить трубы ото льда.

Дедушка сказал, что суровые зимы время от времени нужны: так природа наводит порядок и заботится о том, чтобы все хорошо росло. Лед ломал ветви деревьев, и зиму пережили только самые сильные. Слабые желуди и кинкапины, каштаны и орехи вымерзли, чтобы урожай в горах стал сильнее.

Пришла весна, и наступило время сева. Мы посеяли больше кукурузы, думая немного увеличить прогон продукта осенью.

Времена были тяжелые, и мистер Дженкинс сказал, что торговля виски идет в гору, тогда как все остальное идет на спад. Он сказал, надо полагать, теперь человеку приходится пить больше виски, чтобы забыть, как плохи его дела.

Летом мне исполнилось семь лет. Бабушка дала мне свадебный посох моих мамы и папы. На нем было мало зарубок, потому что они прожили вместе недолго. Я положил его в своей комнате, у изголовья кровати.

Лето уступило место осени, и однажды в воскресенье Джон Ива не пришел. В то воскресенье мы вышли на поляну, но не увидели его под вязом. Я долго искал его среди деревьев у поляны, звал: «Джон Ива!» Его не было. Мы развернулись и не пошли в церковь, мы пошли домой.

Бабушка и дедушка были встревожены, и я тоже. Джон Ива не оставил никакого знака; мы искали. Что-то случилось, сказал дедушка. Мы с дедушкой решили пойти и разыскать его.

Тем утром, в понедельник, мы вышли затемно. Когда забрезжил первый свет, мы уже оставили позади магазин на перекрестке и церковь. Дальше идти нужно было почти прямо вверх.

Это была самая высокая гора, на которую я в своей жизни взбирался. Дедушке пришлось замедлить шаг, и я легко поспевал за ним. Тропа, такая старая и незаметная, что ее едва можно было различить, тянулась вдоль отлогого хребта на другую гору. Она петляла по горе, но все время поднималась вверх.

Деревья были невысокие, сгорбленные и истрепанные ветром. У вершины горы склон рассекала ложбина, не настолько глубокая, чтобы назвать ее ущельем. На склонах росли деревья, землю устилал ковер сосновых иголок. Там было жилище Джона Ивы.

Оно не было построено из больших бревен, как наш дом, а сложено из более тонких жердей, в глубине, среди деревьев, под защитой склона ложбины.

Мы взяли с собой Малыша Блю и Крошку Ред. Увидев хижину, они подняли носы и завыли. Это был нехороший знак. Дедушка вошел первый; ему пришлось пригнуться, чтобы пройти в дверь. Я последовал за ним.

Внутри была только одна комната. Джон Ива лежал на оленьих шкурах, постеленных поверх молодых ветвей. Он был голый. Длинное медное тело иссохло, как старое дерево, рука безжизненно лежала на полу.

Дедушка прошептал: