Владимир Киселев - Любовь и картошка

— Ну, это уже перебор,— не согласился Сережа.— У нас известкование проводят раз в семь лет. Хотя, с другой стороны, у них там другая земля. Может, в самом деле хватало на пятьдесят лет? А как они пахали свою землю? Сохой?

— Нет, у них уже был плуг. Хотя, если точно перевести его название с латыни, то это будет — рало. И у Колумеллы, и у Плиния Старшего подробно описываются эти плуги. При этом известно, что глубина вспашки составляла примерно двадцать сантиметров, а ширина борозды десять — двенадцать сантиметров. Кроме того, судя по трудам Плиния, в то время уже применялись и колесные плуги. В них запрягали по две-три пары волов.

— Это выходит, что у них на плуге стоял тягач в каких-нибудь девять-десять лошадиных сил? — удивился Сережа.— Молодцы! — одобрил он.— И сколько же они поднимали за день земли?

— Это я тебе могу точно ответить. Один югер. По нашим меркам это примерно четверть гектара.

— Мало! — возмутился Сережа.

Наташа улыбнулась мягко и мудро. Они говорили о древних римлянах так, как говорят о соседнем колхозе. Она сама не смогла бы этого объяснить, но впервые в жизни она испытывала чувство, которому подходит только одно название — материнское. Она гордилась Сережей, тем, что он так хорошо разбирается в агротехнике, и тем, что он поймал такого огромного язя, и тем, что Сережа — ее Сережа, и вместе С тем она чувствовала себя словно старше, опытнее и... умнее.

По вечернему сентябрьскому небу, белесо-зеленоватому, как полесский арбуз, с белыми пятнами облаков, прошел надрез, обнаживший красную, спелую мякоть. Самолета не было видно, только красная полоска чертила по небу и расплывалась и исчезала. Реактивный самолет шел на такой высоте, что летчик видел невидимое с земли солнце.

Платон Иннокентьевич посмотрел на красный след самолета.

— Видно клева, уже не будет. Пора собираться. Как говорится, сматывать удочки.

— Сам не пойму, что такое,— виновато ответил Сережа.— Как будто нарочно... Платон Иннокентьевич! — попросил он горячо и смущенно.— Вы возьмите этого язя... Я себе еще поймаю.

Археолог нерешительно помолчал.

— Понимаешь, Сережа,— сказал он.— Ни я, ни Наташа не возьмем у тебя твоего улова. Но если ты пригласишь нас на уху... или на жареного язя...

— Конечно! — обрадовался Сережа.— Обязательно!

Он привязал к веревке от своего камня-якоря кусок пенопласта, и они поплыли к селу. Сережа вытащил лодку на берег, разобрал удилища, смотал лески.

— Платон Иннокентьевич! Вы весной к нам снова приедете? — спросил Сережа.

— Непременно, Сережа,— пообещал археолог.

А у Наташи Сережа не спросил, приедет ли она снова. Он так и не мог себе представить, что она в самом деле уедет. Навсегда.

— А что такое, в самом деле, стихи? — спросил Сережа у инопланетянина.— Что такое поэзия? Чем отличается она от прозы?

Инопланетянин задумался, а потом сказал негромко:

— Я тебе отвечу. Только ты об этом никому не рассказывай. Пусть это будет нашим секретом. Понимаешь... Настоящая поэзия — если она настоящая! — всегда выше прозы. И не потому, что стихи снабжены рифмами. Зарифмовать можно что угодно. Даже заявку на удобрения. И не потому, что в стихах есть определенный ритм, размер. В хорошей прозе тоже всегда существует свой особый ритм. А потому, что поэзия может сказать и донести до сердца читателя то, что прозой выразить невозможно.

— Так,— недоверчиво отозвался Сережа.— Ну, а например?..

— Например?.. Примеров можно было бы привести много. Скажем, захотел бы ты выразить такую мысль... Захотел бы сказать, что людей объединяет прежде всего язык. Что именно язык в первую очередь отличает одну нацию от другой, один народ от другого. И язык свой создают сами народы. Весь язык в целом и каждое слово в отдельности. И первыми помощниками народам в этом замечательном, в этом нужном и трудном деле являются поэты. Представим себе дальше, что ты бы хотел сказать, что среди этих поэтов был и такой человек, который обращался со своим дарованием несколько легкомысленно: пьянствовал, хулиганил, не успел написать многого из того, что мог и должен был. Что человек это был какой-то... ну, как бы это сказать... какой-то легкомысленный, но поэт замечательный. И смерть его — горькая потеря и для всего народа, и для тебя... Видишь, сколько бы тебе пришлось затратить слов для того, чтобы выразить эту мысль, а вернее сказать, эти мысли.

Но вот Маяковский в стихотворении «Сергею Есенину» выразил все это и еще многое двумя строчками: