Владимир Киселев - Любовь и картошка

— Что значит — когда как? Сегодня сколько было?

— Ну что ты к нему пристал?..— вмешался дед Матвей. Он видел, что Сережа не выдержит такого напора.— Как ревизионная комиссия.

— Сережа, я у тебя спрашиваю, — требовательно и беспощадно посмотрел на Сережу Григорий Иванович.

— Сегодня...— не сразу ответил Сережа,— сегодня, кажется, две.

— Как это «кажется»? — возмутился Григорий Иванович.— Возил и не знаешь сколько?

— Серега,— удивился председатель,— у тебя машина с верхом была загружена. Я видел. Где там две!

— Так. Понятно. Значит, это в накладной было две,— констатировал Григорий Иванович.— Кто тебе накладную выписывал?

Сережа исподлобья посмотрел на Матвея Петровича и решительно выпалил:

— Сам выписывал.

— Что значит сам? Где ты ее взял?

Сережа и прежде замечал, что достаточно лишь сказать первое слово неправды, а дальше за него, за это слово, цепляются другие, как колесики в часовом механизме, и все это начинает вращаться и оборачиваться, и уже не поймешь, где начало, а где конец.

— В бухгалтерии. В ящике,— ответил Сережа.

— В каком ящике? — опешил Григорий Иванович.

— Вот тебе и Макхью...— протянула Алла Кондратьевна.

— Подожди,— остановил Сережу председатель так, словно Сережа продолжал говорить.— Значит, написал две, а привез три? Ну, а деньги?.. Пополам?..

— Какие деньги? — угрюмо спросил Сережа.

— Ты не строй из себя дурачка,— еще больше обозлился Григорий Иванович.— Щербатиха-то знала про лишнюю картошку?

— Не знала, — растерянно сказал Сережа.

Он окончательно запутался. Он не знал, что отвечать. Сказать «знала» — значило признать, что он был еесоучастником, делил с ней деньги за неучтенную картошку. Сказать «не знала»?.. Чепуха какая-то получается. Как могла она не знать? Щербатиха что, слепая? Не видела, сколько ей привезли?..

— Да что ты мелешь, Серега? — Павел Михайлович заставил себя улыбнуться. Но было видно, что улыбаться ему уже совсем не хотелось.— Опомнись!

— Что все это значит? — негромко, но так, что от ответа нельзя было уклониться, спросил Григорий Иванович.

— Что вы привязались к малому? — снова вмешался дед Матвей.— Взрослые люди!.. Запугали его, запутали. И ты что на себя возводишь? — обратился он к Сереже.— Заступник нашелся!.. Ничего там в накладной не было.

Сам я ее и выписывал. А что, может, Щербатихе из Залесья ворованную картошку возят, так про это люди давно говорят... Только про кого не говорят?..

— Почему же вы мне об этом раньше не сказали? — Было видно, что Алла Кондратьевна возмущена до глубины души.— Как же можно держать такого человека в магазине?

— Ну, это дело такое,— уклончиво ответил Матвей Петрович.— Не пойман — не вор. И опять же дети у нее.

— Там, Гриша, большая сумма? — нерешительно спросила Анна Васильевна.— Может быть, можно внести? — Наташа удивленно посмотрела на мать, и Анна Васильевна так же нерешительно добавила: — Для такого дела, Наташа...

— Для какого дела? — холодно спросил Григорий Иванович.— Чтоб она под суд не пошла? Так это можно проще сделать, Аннушка. Скрыть недостачу. Или излишек, что там у нее?.. Или изъять документы. Или взять на себя ее вину — Сережа уже попробовал.— Слова Григория Ивановича звучали резко и беспощадно.— Я понимаю: тебе жалко Щербатиху. Мне — нет.

Анна Васильевна вдруг удивилась:

— Гриша, почему ты ее называешь Щербатихой? Ты знаешь, как ее зовут?

— Не помню. Какое это имеет значение?

— Надежда Никитична. Дома ты у нее был хоть раз?

— Анна,— вмешался генерал Кузнецов.— Но не в этом же дело...

— Ив этом, — отрезала Анна Васильевна и продолжала: — Жестким ты стал каким-то.

Григорий Иванович хотел возразить, но она его перебила:

— И Виктор тебе об этом говорил.

Сережа стоял в стороне, у поленницы, и слушал Анну Васильевну с чувством стыда, страха, предчувствия беды. Все перепуталось. Анна Васильевна хотела помочь Щербатихе, потому что она добрый человек. Но это теперь ничего не изменит. Его, Сережин, отец все равно до всего докопается, и тогда...

Алла Кондратьевна посмотрела на Сережу и подхватила слова Анны Васильевны:

— Правильно, Анна Васильевна. Только он не жесткий. Он бесчувственный. Параграф для него впереди человека. Ему никого не жалко. Он и сына родного не пожалеет.

— С сыном я сам разберусь,— процедил сквозь зубы Григорий Иванович и повернулся к Сереже: — Пошли домой. Всегда тебе верил. Теперь — нет. Что-то здесь не так... Но я из тебя правду вытрясу.